Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)

Перед глазами и сейчас стоит холёный, весь ухоженный диспетчер с их автобазы и ничего не выражающий, пустой взгляд жены, размытый в тусклом свете подъезда… Не удержался тогда Иван…

Лишь спустя много месяцев, будто после тяжёлого и долгого забытья, стала отходить душа Ивана. Привёл себя в порядок, поднял голову, огляделся… А вокруг жизнь!.. Загорелся в работе. Родительский дом подправил. Засветились тёплым светом его окна. В палисаднике сирень разбушевалась, словно радовалась вместе с хозяином: и дочка Шурочка была рядом.

Поначалу Шурочка жила у старшей сестры, и та опасалась отпускать девочку. Сомневалась в брате. А вдруг сорвётся… Однако потом поняла, что дочь нуждается в отцовском внимании, в пусть немного угловатой, но такой родной мужской нежности… Разлука с родителями болью отразилась и в ней. Замкнутая, капризная, она была беспощадна со своей невыносимой строптивостью, а теперь у отца её было не узнать. Быстро наладились добрые отношения между отцом и дочерью, перешедшие в большую дружбу. Иван в ней души не чаял. Каждую свободную минуту уделял дочери, стараясь восполнить упущенное. Они всюду были вместе. Шурочке шёл девятый год, и он со всей присущей ему откровенностью и щедростью раскрывал перед ней двери в удивительный мир природы, человеческих отношений, проникновенно, оберегая ранимую душу ребенка, открывая и для себя ранее не замечаемую красоту родных мест.

Работал Иван всё это время на городских маршрутах. И всё равно частенько задерживался в гараже — за машиной ухаживал. Подойдёт в поздний час к дому: окошко на кухне светится. Душа замрёт… Глаза повлажнеют… Переступит через порог, а в доме уют, на столе ещё не остывший незатейливый ужин. Дочка спит. А он присядет на уголок её кровати и всё глядит, глядит… Внешностью дочь в мать удалась. И обида, и радость, и невесть какие, ранее неведомые чувства нахлынут бывало, сдавят истосковавшуюся душу. И стал Иван подумывать о новой семье. Сначала пугался этой самой мысли. Потом привык. Однажды хотел даже с дочерью поговорить, да не решился…

Отзвенела капель. Сирень отшумела. Промчалось жаркое лето. Осень разбросала серебро по жухлой стерне опустевших полей. Вот и порошные ветры выстудили недолгое счастье из опустевшего дома Ивана Кирпичёва.

Жена не смирилась. Закон оказался на её стороне. Расставание с дочерью было нелёгким… И навалилась такая тяжесть, что невмоготу. Единственный выход видел он теперь лишь в распахнутой дали дорог.

Отговаривать его не стали. Отпустили. Вышел Иван за ворота автобазы, постоял, опустив крутые плечи, у проходной, как бы прощаясь, и подался на далёкую Чукотку.

Туман поредел. На тёмном покрывале неба выступили мелкие ясные звёзды. Из узкого, со множеством поворотов зимника машина наконец вырвалась на простор. Засветилась вдали желанная россыпь огней. Погындино…

На обратном пути Иван заглянул в больничную палату к Рыльтыну. Привёз ему лимон и два огромных апельсина. Старик прослезился.

— От самого председателя райисполкома за оправданное доверие получил! — радостно говорил Кирпичёв, втискивая старику фрукты в узкие карманы больничной пижамы.

…Вспомнилось всё это Ивану Кирпичёву как-то по-особому ясно, открыто, потому что та первая встреча с людьми природной чистоты навсегда осталась в его памяти. Сейчас он снова в яранге Рыльтына ощутил ту притягательную силу человеческого тёпла, от которой, казалось, не уйти.

Лена хлопотала у костра. На притоптанной траве расстелила коврик. Старик достал прибережённую на особый случай бутылочку. Выпили. Закусывали отварными оленьими языками и жареной форелью… Тонкой змейкой поднимался дымок над костром и лениво курился по долине. Неслышно, стремительно проносились над головами маленькие летучие мыши. Где-то посвистывали еврашки. Изредка пофыркивали олени.

Заварили чай. Разлили по чоронам. Чай слегка парил, будто молоденький туман на ранней вечерней зорьке. Рыльтын отпивал чай маленькими глотками и, причмокивая, повторял:

— Чай пьёшь — хорошо… Чай не пьёшь — плохо… Хороший чай — думы хорошие. — Насытившись, раскурил трубку и, пуская скупые колечки, некоторое время изучающе приглядывался к Ивану, будто всё ещё не верил самому себе: «Иван ли это?»

Спросил, когда Иван отставил в сторонку чорон и прикурил от раздутого уголька сигарету:

— Зачем, однако, так долго не шёл ко мне?

— Чукотка! — неопределённо вырвалось у Ивана. — Разве отыщешь?..

— Искать надо! — с упрёком покачал головой старик. — Искать, однако…

— Дорог-то сколько!.. — не сдавался Иван.

— Земля одна. — Рыльтын потянулся за вспыхнувшей в костре веточкой, чтобы снова разжечь трубку.

— Это точно, — согласился Иван, — да только дороги, как и люди, разные. Скитался бы я по Чукотке ещё лет семь и, возможно, не встретил бы вас, не приведи нужда. В урочище Гнездовом разорвало у меня задний баллон, а на скальном подъёме пошёл на разрыв второй. Вот и пришлось бросить машину и топать пешком. Ничего, — успокоил он Рыльтына, — доберусь до Снежного. Немного осталось. Там не откажут, помогут, доставят на вертолёте к машине. — Он виновато опустил взгляд, тлеющей палочкой поковырял в костре, прикурил погасшую сигарету и, точно оправдываясь, продолжал: — Приболел я. На машину посадили другого водителя. Он и угробил за это время машину, да ещё инструмент ополовинил. Вот когда баллон у меня разорвало, я сунулся в ящик, и оказалось, что ни гидравлического, ни механического домкрата нет… Так что, Рыльтын, и люди разные.

Добрая память долго живёт в человеке, и человек живёт этой памятью. Старый колымский оленевод Рыльтын в молодости добывал песца, рыбачил… Более полувека в одном хозяйстве!.. И конечно, Рыльтыну хотелось рассказать Ивану о своей далёкой молодости, о начале трудового пути, о пережитом…

В тридцати километрах от Алазеи, на реке Шандрик, колымский охотник Тихон Новгородов в 1924 году организовал первую во всём крае охотничью бригаду. Новгородовский участок занимал двести пятьдесят километров по побережью. Размахнулся тогда Тихон широко, основательно. Это и позволило ещё в 1930 году на основной базе охотбригады организовать первый на Колыме и Чукотке колхоз «Турваурген» — «Новая жизнь». Промысловые сезоны первых лет были удачными. Уже в январе 1933 года колхоз был в состоянии откликнуться на бедственное положение голодающего населения центральных районов страны — из местечка Амбарчик на Аллаиху был отправлен гружёный рыбой обоз из пятнадцати собачьих упряжек. Рыбакам предстояло с грузом в четыре тонны покрыть расстояние в тысячу двести километров.

Первое несчастье обрушилось на обоз в местечке Курдигино. Чумка погубила всех собак. Не раздумывая, рыбаки сами впряглись в нарты. Триста километров сквозь лютое дыхание тундры тащили они тяжёлые нарты на себе. В поселении охотников им подобрали ездовиков.