Михаил Айзенберг - Ошибки в путеводителе

Транспорт нам не полагался; по дорогам разных отдаленных районов мы передвигались самостоятельно. Дело это непростое. Попутные машины случаются редко, а разницу между дорогой и бездорожьем не всегда удается ощутить. В кузове грузовика, например, можно ехать только стоя и крепко за что-нибудь держась, потому что подошвы подлетают иногда выше бортов, и больно ударяешься пятками. Или тащишься на волокуше, а в основном надо ходить своими ножками по земле вологодской и искать памятники архитектуры, не известные областным мастерским. А если найдешь, соответствующим образом их фиксировать: обмерять, фотографировать, писать историческую справку (по большей части липовую). Половина деревень уже тогда стояли пустыми, заброшенными, никакие машины, понятное дело, туда не шли, да и не прошли бы по таким дорогам. Есть ли там какие памятники, никто не знал, и мы просто тупо ходили от деревни к деревне. За два лета прочесали три района: Вытегорский, Тарногский (с заходом в Тотемский) и Бабушкинский. На третий год перебрались в Костромскую область.

Новонайденные объекты (церкви, часовни, необычные дома) исчислялись десятками, в Вологде все это нужно было срочно оформлять и сдавать, лето подходило к концу. Не до прогулок. Сказывались и два месяца сна в чужих домах, на полу, на собственном тонком одеяле, а чаще на сеновалах, случалось, и в стогу.

Реставраторы сидели тогда в Спасо-Прилуцком монастыре, мы работали там же, и только монастырь я как-то запомнил. От города осталось общее впечатление, вспоминались в основном деревянные особняки с богатой, сложной резьбой, которых тогда были целые улицы. Темное живое дерево с прозеленью, с уникальными угловыми балконами-лоджиями (как бы вырезанный угол дома).

Прошло – сколько? Сорок два года, и вот пригласили меня в Вологду на поэтический фестиваль. (Здесь, оказывается, два ежегодных поэтических фестиваля, а этот проходит уже в седьмой раз.) Поселили в крохотной, какой-то самодельной гостиничке, занимающей второй этаж деревянного дома над парикмахерской: большая комната, маленькая, размером чуть больше разложенной диван-кровати, и общий санузел. В маленькой комнате жил я, в большой – два гостя-литератора, оказавшиеся идеальными соседями: за два дня я их дважды видел мельком, а слышал только шорохи.

Громко стучали настенные часы, но я догадался вынуть батарейку (и забыл вставить обратно).

В Вологде было минус семь, что после московских плюс пяти ощущалось как сильный холод. День проходил при слепящем солнце, а к вечеру на небо наплывали прозрачные цветные дымы.

Мастер-класс начинался бесчеловечно рано – в десять утра, проходил в маленьком зале литературного музея, который поэт Рубцов пока что делит с композитором Гаврилиным. «Вы, наверное, много пишете?» – спросил я одного семинариста, молодого человека с большим подвижным ртом и настойчивыми глазами, в которые совсем не хотелось заглядывать. «Мой рекорд – сорок девять стихотворений». – «В год? в месяц?» Выяснилось, что в день. В конце прорвалась незапланированная тетенька и прочла стихотворение, написанное к свадьбе дочери. Тетеньку не обсуждали, все и так длилось почти четыре часа, подпирали другие фестивальные мероприятия.

Я их все злостно пропустил. Пошел гулять по городу и до темноты успел обойти центральную часть, перешел реку Вологду по Красному мосту, походил по Заречью, где много особняков и чудесная Никольская церковь с огромными черными куполами.

За сорок лет деревянных домов поубавилось раз в десять, даже один из центральных соборов снесли уже после нас – в 1972 году. Случай, по-моему, уникальный, в эти годы центральные соборы уже не сносили. Но вот что я хочу сказать: Вологда и сейчас прекрасна. Когда ходил по центру, все мне нравилось, а когда дошел до реки, начал обмирать, как и за границей не часто случается. Существование такой набережной необъяснимо. То есть нет там как раз никакой набережной, есть земляные откосы с деревьями и травой, а на их гребне стоят не вплотную церкви и особняки. На реке маленькие суда на приколе, и флотилии уток быстро движутся поперек течения. Все это в розовеющем, золотеющем, начально-закатном.

К Софии я подошел ровно в те минуты, когда она стала совершенно розовой с той стороны, где закат. В кремле (архиерейском дворе) никого уже не было, только вороны перелетали с дерева на дерево. Когда вышел из кремля, закат уже переходил в лимонную фазу и темнел по углам. Вдруг неисчислимая туча ворон с карканьем заполнила все небо, небо стало черным. Туча сделала несколько кругов и – раз! – вся уселась на одной березе; уже и березы не видно, одни вороны.

Дом Шаламова у самой Софии, то есть в переводе на Москву – примерно на месте мавзолея. Тут же в двух шагах обширный (иначе не скажешь), многофигурный памятник Батюшкову, почему-то с конем. Присутствие коня никто не мог мне разъяснить, но памятник на самом деле совсем неплохой, какой-то человеческий.

И все в этом городе показалось мне каким-то человеческим – уютным и довольно ухоженным. На улицах все больше молодые люди, нормально одетые, с хорошими лицами. Когда замерзал уже до костей, заходил куда-то погреться. Клуб «Архитектор», завешенный старыми гравюрками и «авангардными» картинками, принял меня как дорогого гостя даже без предъявления членского билета. Но особая благодарность сети народных ресторанов «Город», чистых и теплых, с вежливейшими миловидными подавальщицами, где одних только вторых блюд за двадцать наименований, а больше чем на триста рублей не наешь, как ни старайся.

Чтение мое было на следующий день в областной библиотеке. После чтения еще раз зашел в кремль, потом поехал в Прилуки – это уже почти за городом. От центра к окраине, а окраины всюду понятно какие. Но глаз терпеливо мирится с тем уродством, которое ничем не притворяется. Я вообще заметил, что становлюсь все внимательнее ко всяким фабрикам, не обязательно старым, складам, сараям. Должно быть, это новая Москва меня так повернула, когда перед глазами постоянно маячат миражи, фиктивно являющиеся домами, а по сути – денежными вложениями. Такая архитектура и соотносится только с реальностью финансовых потоков, а это, согласитесь, все же какая-то не та реальность.

За городом было еще холоднее. Звонарь в черной рясе и полосатой полуспортивной куртке бил в колокол прямо с земли, дергая язык за длинную веревку. Маленький монастырский пруд уже почти замерз. У самой воды серая кошка играла с серой мышкой; отпустит – поймает – отпустит. В этот пруд когда-то сбросили все монастырские надгробья, Батюшкова в том числе. Потом кое-что достали и вернули на место. Но на месте могилы поэта уже стояла перенесенная деревянная церковь, и сдвигать ее по техническим причинам было никак нельзя. Надгробье теперь у ограды церкви. Оно почти не пострадало.