Зинаида Шишова - Великое плавание

Домик был наконец отстроен, выбелен известью, вокруг него был разбит огород и даже маленький цветничок. По настоянию Орниччо, Тайбоки сберегла семена овощей и цветов с прошлого года, заботясь о них больше, чем о запасах золотого песка.

Козочка ожидала приплода, и вскоре наш скромный стол должен был обогатиться молоком.

Так мирно жили мы, и никто нас не беспокоил на протяжении четырех или пяти месяцев.

На рассвете 12 февраля я был разбужен шумом скатывающихся вниз камней. Для того чтобы предохранить себя от неожиданного вторжения, мы на тропинке, ведущей к дому, навалили груды камней. Только живущий здесь мог пройти по ней, не поднимая шума.

Я выглянул из хижины. По тропинке поднимался человек, европеец. Я узнал его тотчас же, несмотря на то что непогоды, солнце и ветер оставили следы на его лице и одежде. Это был несчастный Мигель Диас, бежавший из колонии около семи месяцев назад. Он в драке тяжело ранил своего лучшего друга и, опасаясь преследований, скрылся в горах.

Но друг его выздоровел и от себя назначил награду в десять тысяч мараведи тому, кто вернет беглеца в колонию.

Мне не хотелось открывать ему наше убежище. Но как же мне было не сообщить ему доброй вести? Больше, чем боязнь наказания, его угнетала мысль о смерти друга.

— Синьор Диас! — крикнул я.

И это было так неожиданно, что бедняга чуть не свалился в пропасть.

Я позвал его в нашу хижину, где ему были предложены пища и отдых. Какова же была радость несчастного, когда он узнал о выздоровлении своего друга!

Диас, в свою очередь, сообщил нам, что берущая начало в горах Озема превращается дальше в широкую судоходную реку.

В устье ее расположены владения женщины-касика, которая и приютила Диаса. Молодые люди полюбили друг друга, и индианка сделалась его женой. Чувствуя, что, несмотря на всю любовь к ней, Диас продолжает тосковать по белым людям, великодушная женщина открыла ему местоположение богатых золотых россыпей, для того чтобы он, сообщив об этом адмиралу, искупил свою вину. Женщина-касик предложила Диасу уговорить адмирала заложить форт в ее владениях, где климат здоровее, а почва плодороднее, чем в Изабелле.

Орниччо с сомнением выслушал Диаса.

— Общение с трудолюбивым и искусным в различных ремеслах испанским народом, конечно, принесет пользу людям Оземы, — сказал он. — Но, кто знает, не приведет ли жадность и жестокость начальников и лживость и корыстолюбие попов к тому, что гордые люди Оземы будут обращены в рабов раньше, чем они научатся от испанцев чему-нибудь хорошему?

— Не знаю, — сказал со вздохом испанец, — но меня так тянет к моему народу, что дольше я не смогу выдержать. Иногда на меня нападает отчаяние, все валится у меня из рук, и я подолгу сижу на месте, обратив взоры в сторону Испании. Это тоска по родине!

Я почувствовал, как сильно забилось мое сердце. Значит, это стеснение в груди, внезапные беспричинные слезы и припадки отчаяния, которые мучат меня последнее время, это, может быть, тоже тоска по родине?

Мигель Диас, снабженный на дорогу провизией и пожеланиями, освеженный и обнадеженный, покинул нашу хижину. В благодарность он дал слово зайти к нам на обратном пути и оповестить о делах колонии.

И он исполнил свое обещание. Ровно две недели спустя он постучался в нашу хижину. Но сделал он это уже после того, как побывал в стране Оземы, и теперь возвращался в Изабеллу.

— Отряд мой проходит много ниже, а я отлучился, стараясь не привлекать ничьего внимания, — успокоил он нас.

Новости, которые привез Мигель Диас, были неутешительны.

Недовольство жителей колонии адмиралом достигло крайних пределов. Крестьяне и ремесленники, на которых легла вся тяжесть работы, постоянно бунтовали. Поборы дворян и духовенства довели этих людей до того, что многие из них бежали из Изабеллы и кочевали по острову, а некоторые присоединились к отрядам индейцев, которые снова стали появляться в различных частях Эспаньолы.

Дворяне и монахи тоже были восстановлены против адмирала, так как считали, что сан и происхождение должны освободить их от всякого труда.

Очевидно, враги адмирала снова вошли в силу при дворе, потому что монархи прислали для расследования дел колоний на остров своего комиссара — дона Агуаду.

Постоянные доносы врагов адмирала, как видно, ожесточили сердца их высочеств, и через Агуаду они потребовали от господина ответа за все его действия.

Зная нетерпеливый и высокомерный нрав адмирала, королевский комиссар ожидал возражений и сопротивления. На этот случай ему негласно было предписано арестовать Кристоваля Колона и, лишив его всех полномочий, доставить в Кастилию.

Однако тайное почти всегда становится явным, и даже только что вернувшийся в колонию Мигель Диас слыхал толки о том, что скоро Агуада арестует адмирала и повезет его в Кастилию.

Может быть, так и случилось бы, если бы не влияние благоразумного и рассудительного Бартоломе Колона. Что бы ни происходило в душе адмирала, но на деле он, почтительно поцеловав королевские печати, подчинился всем распоряжениям комиссара.

А это был недобрый человек. Он тотчас же принялся отменять все — даже разумные нововведения адмирала — и восстанавливать колонистов против их вице-короля. Если он и принимал жалобы от окрестных касиков, то исключительно для того, чтобы унизить Кристоваля Колона, а отнюдь не ради благополучия индейцев.

Понимая, что такое изменение в настроении монархов может гибельно отозваться на его дальнейшей судьбе, адмирал решил отправиться вместе с Агуадой в Кастилию. Он надеялся, что его красноречие поможет ему снова завоевать расположение государей.

Вся небольшая флотилия колонии была нагружена ароматными кореньями, красным деревом и золотом, причем, к чести адмирала надо сказать, что он пожертвовал и свою долю добычи, полагающуюся ему по договору. Не было такой жертвы, которой бы он не принес для того, чтобы удовлетворить жадность монархов.

Агуада привез от королевы категорическое запрещение обращать в рабство окрещенных индейцев, ибо духовники Изабеллы сочли это бесчеловечным по отношению к христианам.

Решение это было вынесено, очевидно, тоже для унижения адмирала. Трудно поверить, что такое милосердие выказывали те же советники ее величества, которые приветствовали казни еретиков, мавров и евреев. За четыре года — с их ведома и благословения — было отправлено на тот свет свыше восьми тысяч несчастных.

Адмирал нашел другой способ удовлетворить жадность монархов: он до отказа набил трюмы своих кораблей пленными, еще не обращенными в католичество индейцами. Такой выход подсказали ему святые отцы доминиканского ордена. Эти же доминиканцы распространяли слухи о чрезмерной жестокости язычников, неспособных принять благодать святого крещения.