Жюль Габриэль Верн - Пять недель на воздушном шаре. Путешествие трех англичан по Африке

Наконец, вода, дававшая водород, иссякла, и горелка погасла. Бунзеновская батарея перестала действовать, и «Виктория», съежившись, мало-помалу опустилась на песок в том месте, где еще сохранился след от ее корзины.

Наступил полдень. По вычислениям оказалось, что они находятся на 19° 35' широты, приблизительно в пятистах милях от озера Чад и более чем в четырехстах милях от Западного побережья Африки.

Когда корзина «Виктории» коснулась земли, Дик и Джо очнулись от сроего тяжкого забытья.

— Мы останавливаемся? — спросил шотландец.

— Да, приходится, — ответил Фергюссон. Его товарищи прекрасно поняли, что он хотел этим сказать. Местность, все время понижавшаяся, была здесь на уровне моря, поэтому шар сохранял полное равновесие и неподвижность.

Вес пассажиров был возмещен песком, и они сошли на землю. Погруженные в свои мысли, они за несколько часов не обменялось друг с другом ни словом. Джо занялся приготовлением ужина, состоявшего из сухарей и пеммикана, но все трое едва притронулись к еде. Глоток горячей воды завершил эту печальную трапезу. Ночью никто не нес вахты, но никто и не сомкнул глаз. Духота была невыносимая. Оставалось всего полпннты воды. Доктор приберегал ее на крайний случай, и было решено не трогать ее до последней возможности.

— Я задыхаюсь! — крикнул вскоре Джо. — Как будто стало еще жарче. Ну, и не удивительно, — прибавил он, взглянув на термометр, — ведь целых сто сорок градусов.

— А песок жжет так, словно он только что из печки, — отозвался охотник. — И ни единого облачка на этом раскаленном небе! — Просто с ума сойти можно!

— Не будем отчаиваться, — проговорил Фергюссон. — Под этими широтами после такой сильной жары неизбежно проносятся бури, и налетают они с невероятной быстротой. Несмотря на эту угнетающую нас ясность неба, огромные перемены могут произойти в какой-нибудь час.

— Да помилуй, Самуэль, были бы хоть какие-нибудь признаки этого! — возразил Кеннеди.

— Ну, что же, — отозвался доктор, — мне и кажется, что барометр чуть-чуть понижается.

— Ах, Самуэль! Да услышит тебя небо! А то ведь мы прикованы к земле, как птица с поломанными крыльями.

— С той только разницей, дорогой Дик, что наши-то крылья в целости, и я надеюсь еще ими попользоваться.

— Ах, ветра бы нам, ветра! — воскликнул Джо. — Пусть бы он донес нас до ручейка, до колодца: нам больше ничего и не надо! Ведь съестных припасов у нас достаточно, и с водой мы могли бы, не печалясь, выжидать хотя бы и месяц. Но жажда — это жестокая вещь.

Действительно, изнурительная жажда пустыни, находящейся все время перед глазами, действовала самым подавляющим образом. Взору совершенно не на чем было остановиться: не только холмика, но даже камня не было видно кругом. Эти безбрежные, ровные пески вызывали отвращение и доводили до болезненного состояния, носящего название «болезнь пустыни». Невозмутимая голубизна неба и желтизна бесконечнйх песков в конце кондов наводили ужас. Казалось, сам знойный воздух дрожит над раскаленной добела печью. Эта спокойная беспредельность приводила в отчаяние, уже не верилось, что она может смениться чем-либо другим: ведь беспредельность сродни вечности.

Наши несчастные путники, лишенные в эту невыносимую жару воды, начали испытывать приступы галлюцинаций, глаза их широко раскрылись и стали мутными.

С наступлением ночи Фергюссон решил быстрой ходьбой побороть это опасное состояние. Он намерен был походить несколько часов по песчаной равнине не в поисках чего-либо, а просто ради самого движения.

— Пойдемте со мной, — уговаривал он своих спутников. — Поверьте мне, это принесет вам пользу.

— Для меня это невозможно, — ответил Кеннеди, — я не в силах сделать и шага.

— А я предпочитаю все-таки спать, — заявил Джо.

— Но сон и неподвижность могут быть гибельны для вас, друзья мои. Надо бороться с апатией. Ну, идемте же!

Но уговорить их доктору так и не удалось, и он отправился один. Ночь была звездная, прозрачная, Фергюссон ослабел, и вначале идти было тяжело — он отвык ходить. Но вскоре доктор почувствовал, что движение действует на него благотворно. Он прошел на запад несколько миль, и бодрость уже начала было возвращаться к нему, как вдруг у него закружилась голова. Ему показалось, что под его ногами раскрылась пропасть, колени подгибались, безбрежная пустыня наводила ужас. Фергюссон казался себе математической точкой, центром бесконечной окружности, то есть ничем. «Виктории» в ночной тьме совсем не было видно… И вот Фергюссона, этого отважного, невозмутимого путешественника, охватил непреодолимый страх. Он хотел было идти назад, но не мог; стал кричать, — на его крик не отзывалось, даже эхо, и голос его затерялся в пространстве, как камень, упавший в бездонную пропасть. Один среди бесконечной пустыни, Фергюссон опустился на песок и потерял сознание…

В полночь Фергюссон очнулся на руках своего верного Джо. Встревоженный продолжительным отсутствием доктора, Джо бросился разыскивать его по следам, ясно отпечатавшимся на песке, и нашел его в обмороке.

— Что с вами случилось, сэр? — с тревогой спросил он, видя, что доктор приходит в себя.

— Ничего, милый Джо. Минутная слабость, вот и все.

— Конечно, сэр, это пустяки, но все-таки поднимайтесь, обопритесь на меня и идемте к «Виктории».

Доктор, опираясь на руку Джо, пошел обратно по оттиснутым на песке следам.

— Как хотите, сэр, а это неосторожно с вашей стороны. Нельзя так рисковать, — начал Джо. — Вас, пожалуй, могли и ограбить, — прибавил он шутя. — Но давайте поговорим серьезно.

— Говори, я тебя слушаю.

— Нам непременно надо что-нибудь придумать. Мы можем протянуть всего каких-нибудь несколько дней, а там, если не подует ветер, мы погибли.

Доктор ничего не ответил.

— Надо, чтобы кто-нибудь пожертвовал собой для общей пользы, — продолжал Джо. — И проще всего будет, чтобы это сделал я.

— Что ты хочешь сказать? У тебя есть какой-нибудь план?

— План мой очень прост: я забираю с собой часть съестных припасов и иду прямо вперед, пока куда-нибудь не дойду, что должно же когда-нибудь случиться. Если же в это время подует благоприятный ветер, вы полетите, не дожидаясь меня. А если я дойду до какого-нибудь селения, то с помощью нескольких арабских слов, которые вы мне напишете на бумажке, сумею заставить себя понять, и тут или смогу доставить вам помощь, или уже придется пожертвовать собственной шкурой. Как вы находите мой план?

— Он безумен, Джо, но я вижу в нем твою честную смелую душу. Это невозможно, и ты не покинешь нас.

— Но надо же, сэр, в конце концов попытаться что-нибудь сделать. Вам же это нисколько не может повредить, так как, повторяю, дожидаться меня не надо, а у меня, возможно, чтонибудь да и выйдет.