Николай Ломакин - Вокруг света за 80 дней. Михаил Строгов (сборник)

Однако увеселения начались не сразу, им предшествовала мучительная церемония.

В самом деле, ведь триумф победителя не может быть полным без унижения побежденных. Вот почему на площадь вывели несколько сот пленных, подгоняя их солдатскими нагайками. Их было велено сначала прогнать перед Феофар-ханом и его союзниками, а затем вместе с прочими товарищами по несчастью препроводить в городскую тюрьму, набив ее до отказа.

В первых рядах этих узников находился Михаил Строгов. Согласно приказу Ивана Огарова он шел под особой охраной приставленного к нему отряда солдат. Его мать и Надя были там же.

Старая сибирячка, неизменно полная энергии, когда опасность грозила ее сыну, теперь была ужасающе бледна. Она готовилась кхудшему, предвидела какую-нибудь кошмарную сцену. Не зря Михаила Строгова вели к эмиру. Она потому и дрожала за него. Иван Огаров, получив при всем честном народе удар кнутом, который был занесен над ней, был не из тех, кто прощает, его месть будет беспощадна. Михаилу Строгову наверняка грозили чудовищные пытки во вкусе среднеазиатских варваров. Если Огаров остановил расправу, когда солдаты бросились на Михаила, он знал, что делает, приберегая своего врага для эмирского правосудия.

К тому же мать и сын ни единым словом не смогли перекинуться после той жуткой сцены в лагере под Зеледеевым. Их безжалостно разлучили. Это сделало их невзгоды еще горше, ведь каким утешением для обеих стала бы возможность вместе коротать дни плена! Марфе Строговой хотелось попросить у сына прощения за все зло, которое она невольно причинила, ведь она корила себя за то, что не сумела сдержать порыв своего материнского сердца! Если бы она лучше владела собой тогда, на почтовой станции в Омске, когда вдруг столкнулась с Мишей лицом к лицу, он продолжил бы свой путь, никем не узнанный! Скольких бед можно было избежать!

А Строгов со своей стороны думал о том, что если сюда привели его мать, если Ивану Огарову потребовалось ее присутствие, это наверняка затем, чтобы заставить ее страдать при виде его мучений или даже, чего доброго, ей, как и ему самому, уготована ужасная смерть!

Надя же ломала голову, как бы спасти их, найти способ прийти на помощь сыну и матери. Она не знала, что придумать, но смутно чувствовала, что сейчас, прежде всего, надо не привлекать к себе внимания, необходимо стушеваться, стать маленькой, незаметной, как мышь. Может быть, тогда ей удастся перегрызть прутья клетки, куда заточили льва. Только бы представился хоть какой-нибудь повод действовать! Она его не упустит, даже если придется пожертвовать собой ради сына Марфы Строговой.

Тем временем большую часть пленников уже провели перед эмиром, и каждый из них, проходя, должен был в знак покорности распростереться ниц, лицом в пыль. Их ждало рабство, это унижение было прелюдией к нему! Когда эти несчастные склонялись слишком медленно, грубые руки стражников с размаху швыряли их наземь.

Подобный спектакль вызвал у Альсида Жоливе и его спутника самое настоящее омерзение.

– Какая подлость! Уйдем! – пробормотал француз.

– Нет, – возразил Гарри Блаунт. – Мы должны увидеть все!

– Легко сказать – увидеть все… Ах! – внезапно вскрикнул Альсид Жоливе, хватая приятеля за руку.

– Что с вами? – удивился тот.

– Смотрите, Блаунт! Это она!

– Она?

– Сестра нашего попутчика! Одна, в плену! Надо ее спасти…

– Держите себя в руках, – холодно осадил его англичанин. – Наше вмешательство скорее навредит этой девушке, чем принесет пользу.

Альсид Жоливе, уже готовый броситься вперед, остался на месте, и Надя, которая их не заметила, так как волосы, падая ей на лицо, наполовину закрывали его, в свой черед прошла перед эмиром, не привлекая его внимания.

Тут вслед за Надей к нему приблизилась Марфа Строгова, а поскольку она не распростерлась во прахе достаточно проворно, стражники грубо толкнули ее.

Старуха упала.

Ее сын так яростно рванулся из рук стражников, что те насилу справились с ним.

Но Марфа поднялась, и ее потащили прочь, однако тут вмешался Иван Огаров:

– Пусть эта женщина останется здесь!

Надю снова оттеснили в толпу пленных. Взгляд Ивана Огарова не задержался на ней.

Тут и Михаила Строгова подвели к эмиру, но он остался стоять, даже глаз не опустил.

– Лицом в пыль! – крикнул ему Иван Огаров.

– Нет! – отвечал Михаил.

Два стражника попытались принудить его склониться, но сами попадали наземь, зашибленные его могучим ударом.

Огаров шагнул к молодому человеку, рявкнул с угрозой:

– Ты умрешь!

– Я умру, – гордо отвечал Михаил Строгов, – но тебе, Иван, никогда уже не стереть со своего лица позорный след кнута, метку предателя!

При таком ответе Огаров побледнел как смерть.

– Кто этот пленник? – спросил эмир голосом, который казался еще грознее оттого, что был спокоен.

– Русский шпион, – отвечал Иван Огаров.

Выдавая Строгова за шпиона, он знал, что приговор, который его теперь ждет, будет ужасен.

Михаил двинулся на Огарова.

Солдаты удержали его.

Тогда эмир сделал жест, при котором вся толпа разом склонилась. Затем указал на Коран, который ему тотчас поднесли. Он раскрыл священную книгу и ткнул перстом в одну из страниц.

Страница была выбрана наугад, случайно, или, сказать вернее, все эти восточные люди должны были думать, что ныне сам Бог решает судьбу Михаила Строгова. Подобный способ судопроизводства у народов Средней Азии называется «фаль». Смысл стиха, в который уперся палец судьи, подвергается соответствующему истолкованию, после чего выносится какой ни на есть вердикт.

Эмир держал свой палец прижатым к странице Корана. Главный улем приблизился и громким голосом прочитал стих, который завершался такими словами:

– И он больше не увидит ничего на этой земле.

– Русский шпион, – сказал тогда Феофар-хан, – ты пришел сюда, чтобы подсмотреть то, что делается в нашем лагере! Смотри же, смотри во все глаза!

Михаила Строгова со связанными руками поставили у подножия террасы, напротив трона эмира.

Его мать в конце концов изнемогла от стольких физических и душевных мук, сникла, у нее больше не было мужества ни смотреть, ни слушать.

– Смотри, смотри во все глаза! – сказал Феофар-хан, грозно простирая руку к Михаилу Строгову.

Будучи хорошо знаком с нравами Востока, Иван Огаров, без сомнения, понял скрытое значение этих слов, и его губы на миг искривились в жестокой усмешке. Потом он занял свое место подле Феофар-хана.

Вскоре раздался зов труб. Это был сигнал к началу представления.

– Вот и балет, – шепнул Гарри Блаунту Альсид Жоливе. – Только эти варвары наперекор всем правилам дают его перед драмой, а не после!