Наталья Притвиц - Саянский дневник

Тропа сразу резко пошла вниз, через бесконечные приточки Пихтового ручья, а затем несколько раз и через сам Пихтовый.

Бедной Танюшке не повезло: при первой же переправе она оступилась и упала прямо в воду. Зато дальше у нее было то преимущество, что она смело входила в воду, а остальные в волнении бегали взад и вперед по берегу, выбирая место для переправы, и медленно переживали постепенное промокание ног. А итог был почти у всех одинаковый.

Дорога шла опять по высокотравью, но оно выглядело совсем иначе, чем, например, на последнем перевале. Листья борщевника побурели и обвисли, как мокрые тряпки, чемерица пожелтела, многие травы отливают багрянцем. Все высокотравье поредело и выглядит жалким и побитым.

Но скоро оно кончилось, долина стала уже, склоны круче. Кругом густая пихтовая тайга, темная, сумрачная, сырая. Тропа жмется по берегу ручья, временами выходит на каменистые галечные отмели.

Случилось так, что девчонки несколько поотстали. Караван скрылся из виду, и они шли следом по полосе примятой травы. Когда тропа выходила на галечник, приходилось искать кое-где на сырой земле отпечатки копыт или отриконенных ботинок.

Так продолжалось до тех пор, пока мы не встретили инструктора, дожидавшегося на повороте тропы. Дальше мы пошли за ним. Он, очевидно, решил догнать группу напрямик и зашагал прямо через бурелом, ямы и колдобины. Так мы шли довольно долго. Все перемокли в густой траве, оцарапались сухими ветками, а никакого намека ни на группу, ни на тропу не появлялось. Решили спуститься вниз, к реке. Кое-как, цепляясь за корни и колодник, сползли по мокрому обрыву, перебрались через гнилое болотце и, продравшись сквозь прибрежные заросли, вышли на большую галечно-булыжную отмель. Перед нами шумно катила сине-зеленые воды широкая и быстрая речка, очень мало похожая на Пихтовый ручей, через который можно было перебраться с сухими ногами. Эта река могла быть только Кизиром, а значит, мы где-то проскочили место впадения в него Пихтового ручья. Приключение явно затягивалось.

Пошли обратно. Теперь уже пришлось карабкаться на кручу и снова шагать по бурелому, где подлезая под деревья, где переваливаясь через них, где подтягиваясь, где протискиваясь. Сашка шел впереди и время от времени цедил сквозь зубы: «Идиоты! Ипохондрики! Не могли подождать!» Что он еще говорил про себя, для нас осталось тайной. Наверное, это даже лучше. Выйдя наверх, мы опять стали надрывно кричать. На этот раз нам ответило сразу несколько голосов, и через десять минут мы увидели своих. Тут же оказались и разведчики — Леха и Владик. Они доложили, что лучшего места для постоянного лагеря, чем здесь, поблизости нет.

Решено было остаться здесь и заложить город, вернее, деревню Толстохлебово.

Правда, вначале место показалось нам сырым и комариным, но, во-первых, это было после дождя, а во-вторых, лучшего в окрестностях действительно не было.

Сейчас же закипела работа. Мика с летописцем установили палатку, чтобы провести в ней первую ночь, пока не будет построено капитальное жилище. Между прочим, с трудом нашли для нее ровное местечко — везде ямы, пни, колодник. Колья совершенно не забиваются — земля пружинит, как трясина, а потом вдруг весь кол целиком проваливается куда-то вниз. Часто туда же проваливаются и ноги. Поневоле начинаешь верить в существование подземного царства.

С палаткой мучились долго, пока не догадались привязать оттяжки к корням деревьев, ободрав с них предварительно слой мха и раскидав подушку хвои.

Николай Петрович быстро соорудил для себя подобие чума — поставил конусом штук пятнадцать жердей и обернул эту конструкцию плащ-палаткой, развел костер и дымокур для оленей.

Мужчины принялись за постройку постоянного жилища на время штурма Грандиозного. Между двумя огромными кедрами прибивается толстая жердь, на нее кладутся одним концом другие жерди под углом около 30° к земле. Сверху все это предстоит покрыть лапником. Обычно тофалары кроют свои чумы корой лиственницы, но у нас поблизости ее нет — кругом пихта, ель и кедр.

Вечером разожгли два больших костра и устроились подле них писать прощальные письма. Ведь завтра от нас уходит Николай Петрович с Борисом, обрывается последняя ниточка, связывающая нас с «Большой землей», с цивилизованным миром, где спят на кроватях, ездят в поездах и покупают в магазинах хлеб и даже сахар.

Все жмутся к огню, стараясь в одно и то же время и не сгореть, и получить побольше света и тепла, и пишут. По лицам блуждают неясные улыбки, иногда пишущий вдруг уставится в костер, долго о чем-то думает, а потом снова пишет. Хочется и рассказать о Саянах, о походной жизни, и не хочется пугать своих родных, особенно беспокойных мам, описанием дождей, непроходимой чащи и чрезмерного аппетита. Но Лешка все-таки отправил в письме небольшой список блюд — странички на две мелким почерком, — которые он хотел бы получить, вернувшись домой.

23 августа

Нас разбудил Николай Петрович: «Вставайте, ребята, мне пора ехать». Утро было сырое, промозглое.

Перед расставанием совершился церемониал обмена кружками между Николаем Петровичем и Лехой (мы отдали большую кружку, а получили маленькую), старику дали на дорогу сахару, отмотали метров пятьдесят сатурна.

Наконец все приготовления были окончены, олени и сбруя отобраны. Николай Петрович попрощался со всеми за руку, Борис тоже. Мы им, а они нам пожелали счастливого пути. Караван тронулся и через несколько минут скрылся за деревьями.

Итак, мы остались одни. Теперь пройдет еще много дней, прежде чем мы увидим других людей. Скептики предрекают, что мы скоро опротивеем друг другу, станем злыми, нервными и раздражительными. Оптимисты возмущенно отвергают это предположение, как клевету.

Будущее покажет, кто был прав.

После завтрака состоялось «причастие»: завхоз с бутылкой диметилфталата обошел всех и каждому налил в ладонь немного драгоценной жидкости, и каждый бережно и благоговейно помазал ею лоб, щеки, шею, руки.

Затем началась работа по благоустройству лагеря. Мика с Владиком были назначены пильщиками, я — обрубщиком, Танюшка — переносчиком лапника. Саша с Аликом покрывали шалаш лапником, Леха, как всегда, перекладывал мешочки и их содержимое с места на место, Петя занимался хозяйством.