Эрнст Клиппель - Под маской араба

Наместник проводил меня до ворот и там препоручил защите Аллаха, неустанно прибавляя пожелания долгой жизни. Я чуть не задохся от поцелуев моего нового друга, — так от них разило мускусом. Мой почетный эскорт на протяжении всей впадины, в которой был расположен оазис, составили один из участников разу, вместе со своим сынишкой восседавший на верблюде, и солдат-бедуин. Я был рад малочисленности провожающих. Каждый из провожатых по несколько минут держал свою руку в моей, обхватывал затем мой большой палец и держал его так до тех пор, пока я его не выдергивал: так обычно прощаются бедуины. Возгласы прощальных приветов еще долго неслись мне вслед.

Все выше поднимались мы по каменистому плоскогорью. Бодрым шагом продвигаясь вперед, мы добрались до горной цепи с любопытными очертаниями: одна скала напоминала двугорбого верблюда, другая — гигантский гриб; огромные гигантские глыбы и горные пики создавали впечатление какой-то фантастической крепости, с зубцами и бойницами. Около полудня нашему взору представились огромные каменные глыбы, на которых, быть может, тысячи полторы лет тому назад, неумелой, точно детской рукой были нарисованы и высечены по контурам фигуры страусов, горных козлов, гиен и зайцев. У многих фигур в центре было выдолблено углубление: еще до возникновения ислама в пустыне было запрещено изображать живые существа, и знак этот являлся доказательством, что дело идет о мертвых животных. На одной скале я заметил высеченные старинные надписи; знаки, состоявшие из кривых и прямых линий, крестиков, углов, крючков, овалов, полукругов, по всей вероятности, были сделаны еще пастухами, около 17 столетий тому назад отмечавших здесь места своих пастбищ. Начертания имели сходство с теми, которые я нашел среди базальтовых скал Сирийской пустыни. Пускаться в дальнейшие розыски я не мог. Мне удалось лишь, отделившись от каравана, заснять надписи и впоследствии перевести их. Одна из них гласила: «Да будет поражен слепотой тот, кто сотрет эти письмена».

Вскоре мы пробрались сквозь скалистые нагромождения и вновь очутились среди волнистых холмов. Незадолго до захода солнца на нашем пути попался лагерь бедуинов-Анесах, которые производили весьма тягостное впечатление. Медленно пробирались мы меж лохматыми палатками. Возле одной палатки бедуины доили возвратившихся с пастбища овец, около следующей женщины приготовляли масло. У большинства палаток рядом с овцами стоял осел. Верблюдов было мало. На полотняных крышах были разложены для просушки трава и куски овечьего сыра. Я остановился и заглянул в шатер. Хозяин сейчас же стал приглашать меня войти, а жена принесла прямоугольную деревянную миску с овечьим молоком и протянула ее мне. Немного отпив, я пошарил в кармане и сунул ей горсть табака. Она ушла, видимо, очень довольная, поддерживая ниспадавший с головы платок, закрывавший на две трети ее лицо.

Хотя палатка и выглядела довольно убого, но, после полученного приглашения, нам уже неудобно было искать пристанища в другом месте. Верблюды наши опустились на колени. Одного погонщика мы отрядили сторожить караван, а сами вошли в шатер, куда получили приглашение. Здесь мы присели на корточки и закурили трубки.

— Откуда вы берете воду для стад? — спросил я бедуинку. Та посмотрела на меня с удивлением:

— Наши козы и овцы вовсе не нуждаются в пойле.

Об этом я слыхал и раньше, однако невероятность подобного утверждения была слишком велика, и мне захотелось проверить его на деле. Я взял деревянную лоханку, наполнил ее водой и по очереди стал подносить ее к самым мордам животных. Они заглядывали внутрь, но не пили. Очевидно, им действительно хватало той скудной влаги, которая содержится в чертополохе и сухих травах. Для меня это было лучшим доказательством того, насколько жизненные привычки и их удовлетворение подчинены общим законам наследственности и борьбы за существование.

О том строгом затворничестве женщины, какое мы наблюдали в оазисе, у этих вольных обитателей пустыни не могло быть и речи. Хотя она, по стародавнему обычаю, и не имела доступа в мужскую половину шатра, но сплошь и рядом к голосу ее прислушиваются при обсуждении самых важных вопросов. На долю этих женщин в пустыне приходится львиная доля всей домашней работы. Подобно оседлым женщинам оазисов, бедуинка кочевий носит просторный, похожий на рубашку балахон, окрашенный в черный или индиговый цвет. Балахон поддерживается кушаком, несколько раз обернутым вокруг талии. Для защиты от холода женщины прибегают также к мужским плащам. Щеголяют они также по большей части босиком, и лишь изредка на ногах у них можно видеть красные неуклюжие мужские сапоги с тупым носком; голову обвязывают платком, довольно тонким, часто сильно грязным и засаленным; при встрече с чужими мужчинами его опускают на лицо. Применение этого платка универсально: им мать перевязывает рану у своего ребенка, в него же закутывается любимец семьи — ягненок или козленок, которого промочил дождь; носовых платков в обиходе не имеется, даже у зажиточных, и потому слезы смахиваются кончиками пальцев, которые потом обтираются о тот же платок. Жены даже самых последних бедняков, подобно зажиточным женщинам из оазиса, носят на руках и на ногах круглые гладкие браслеты из голубого и зеленого стекла. Более знатные носят различные серебряные украшения, какую-нибудь коралловую или стеклянную брошь или просто пуговицу покрасивее, которая продевается в отверстие в носу. У большинства женщин, которых мне довелось видеть, подбородок, губы и лоб были татуированы: еще в возрасте 6 или 7 лет им делают уколы иглой и втирают в кожу смесь из пороха и индиго. Девочки 12 лет считаются уже вполне развившимися и выдаются замуж. Отцу невесты жених вносит калым, обычно состоящий из нескольких верблюдов. В 13 лет девочка уже становится матерью, а в 18 выглядит совсем старухой. Тяжелая борьба за существование, недостаточное питание, разнообразные лишения кочевой жизни и, вдобавок, продолжительное кормление детей грудью в течение 2 или 3 лет — все это способствует преждевременному увяданию женщины.

Вскоре подали овечье молоко в нескольких деревянных мисках. У меня невольно мелькнула мысль, что это делается с целью умерить аппетит гостей при предстоящем угощении. Тотчас же были заколоты два больших барана; обычный расчет таков, что на 5 человек обедающих бедуинов должно приходиться одно животное средней величины. Каждую тушу разрубили на шесть кусков и принялись варить мясо в больших плоских медных котлах. Прошло не менее трех часов, пока наконец мы не смогли усесться вокруг долгожданных подносов с рисом и бараньим мясом. Быстро были засучены рукава рубашек, и гости, омыв правые руки, столпились вокруг лакомых блюд. Меня смущало незначительное количество мяса, пришедшееся на долю женщин и детей, но я утешал себя тем, что они воспользовались головой, ногами и внутренностями. На расставанье я подарил хозяйке украдкой свой кисет с табаком.