Эрнст Клиппель - Под маской араба

Вот из-за ограды храма послышалось торжественное, заунывное пение. Женские и мужские голоса, проходя всю гамму оттенков, красиво сливались с грациозной мелодией флейт.

Любопытство подмывало меня заглянуть внутрь храма. Я повесил на шею бинокль и, удостоверившись, что за нами никто не следит, осторожно перебрался вместе со спутником через гребень холма. Спутника я решил оставить у лошадей, а сам остался наверху один для того, чтобы лучше следить за течением празднества. В случае опасности, сигналом для проводника должны были служить два выстрела из браунинга. По возможности бесшумно, держась в тени, я подполз к самому храму. Никто не обращал на меня никакого внимания. Я достиг до самого входа сквозь ограду и украдкой заглянул внутрь.

Внутренность храма была тускло освещена факелами и лампадами. В самом центре сидел на корточках первосвященник. Небольшая секира свисала у него с пояса, а перед ним горела масляная лампада, имевшая форму четырехугольной тарелки, в каждом углу которой горело по фитилю. Вдоль одной из стен разместилось высшее жречество в белоснежных одеждах, с плотно заверченными тюрбанами. Напротив входа сидели до 30 жрецов, облеченных в черные с белыми полосами одежды, это были так называемые «кавали» [4] У иезидов существует строгая иерархия. Высшему духовному главе — шейху Надиру подчинены пять рангов священнослужителей. Вторую степень и составляют кавали или совещатели, на обязанности которых лежит произнесение священных слов и гимнов во время богослужений. . Все они или играли на флейте или ударяли в тамбурин. Вокруг стояли монахи в коричневых плащах и монахини все в белом. С силой ударяя в тамбурины, кавали время от времени заглушали бесхитростный напев гимна, напеваемого священнослужителями. Пилигримы снаружи присоединяли свои голоса к этому хору. Все громче, все оглушительнее становилась музыка, взметывалась целая буря звуков, музыканты подбрасывали высоко вверх свои инструменты, вновь ловили их и лобызали, вертясь в то же время волчком и судорожно дергая руками и ногами до тех пор, пока в изнеможении не падали с пеной у рта на землю. Потом они снова вскакивали, адский шум возобновлялся, а гул многотысячной толпы в долине становился все оглушительнее. Какое-то безумие охватывало массы. Исступление овладевало и музыкантами.

Посредине двора святилища горели четыре лампады, по форме похожие на тарелки с четырьмя носками. Лампада стояла на особом возвышении, и один из факиров подливал в нее масло из кувшина. Другой факир стоял тут же с зажженным факелом. Немного спустя факиры выстроились уже в круг, посреди которого горела лампада. Вот к этой группе аскетов приближается статный старик с длинной бородой. Его светлое, ниспадавшее до пят одеяние расцвечено красными, белыми и черными полосами. За ним следовали эмир и великий шейх, оба в ослепительно белых одеяниях, и высшие священнослужители в черных плащах и с черными повязками на головах. Процессию замыкали факиры в своих мрачных темно-коричневых одеяниях. Внутренний ряд начал медленно двигаться вокруг лампады, за ним последовал и второй круг, составившийся из попарно шедших священнослужителей. Снова звучали флейты и тамбурины. Факиры, кружившиеся в центре, двигались в такт музыке и, раскачиваясь, то поднимали, то опускали руки. Когда оба круга, не расстраиваясь, образовывали одно сплошное кольцо, они останавливались на месте и запевали различные гимны на курдском наречии. Вдоль одной из стен расположились музыканты; подле них стояли женщины в белых одеждах, с черными головными повязками. Внешний ряд, двигавшийся попарно, продолжал выступать мерной, торжественной поступью, а факиры внутри принялись быстро вертеться. Все быстрее и быстрее бесновались они в головокружительной пляске, все неистовее становился и темп музыки, и, в конце концов, в полном изнеможении, они падали на землю под пронзительные крики женщин.

Я вновь поднялся к своему прежнему наблюдательному пункту. Отсюда хорошо было видно, как под звуки флейт и тамбуринов вихрем носились танцующие пары. Вся эта сцена освещалась светом факелов и лампад. Вот еще появилась целая ватага иезидов-бедуинов, вооруженных ружьями. Они обрывали ветви у дубов, засовывали их в дула своего оружия и стреляли в воздух.

Я неподвижно лежал на животе, опершись подбородком о камни, и не отрывал глаз от бинокля. При свете факелов я увидел, как низшие священнослужители, одетые в коричневые и черные одежды, озабоченно бегали взад и вперед. Из входа в святилище вырвался сноп тусклого света. Те священнослужители, которые были в белых одеждах, поспешили туда. Через некоторое время вновь раздались звуки флейт и тамбуринов. Я услышал пение, но слов, за дальностью расстояния, разобрать не мог. Все громче становилась музыка, все более ускорялся ее ритм. Но вот эти звуки внезапно оборвались, сменившись сдавленным шепотом. Так длилось недолго: снова музыка, снова дикие возгласы паломников, неистовствующих там, в долине, новые выстрелы в воздух, новые усилия со стороны музыкантов, стремящихся поспеть за этим диким темпом. Вся долина грохотала от кликов, словно на нас катилась какая-то человеческая лавина.

Около часа длилась эта адская музыка и постепенно стала затихать. Вдруг звуки возобновились с прежней бешеной силой. Затрещали выстрелы, загудела толпа паломников и показались два священнослужителя в белом одеянии; за ними третий жрец нес Малак-Тауса. В руках первых двух были кадила, которыми они размахивали во все стороны. Далее следовала вся толпа жрецов, кто в белом, кто в разноцветном, кто в черном, кто в коричневом одеянии. Вся эта процессия двинулась вдоль долины; толпы народа, охваченные религиозным экстазом, падали ниц на землю. Когда бронзовое изваяние проносилось мимо, паломники приподымались, ловили руками дымок от кадил и кончиками освященных таким способом пальцев проводили себе по лицу. Глухой гул несся вслед за священным образом. То верующие вполголоса твердили молитвы.

В то время, как Малак-Таус обносился вокруг на потребу всем верующим, подготовлялась другая религиозная церемония. Я видел, как через некоторое время из храма вышел шейх. Сначала он стоит одиноко на площадке перед храмом; затем снимает свои белые облачения, как бы отрешаясь на время от своего духовного сана, и появляется в качестве простого смертного среди толпы. Другие священнослужители последовали его примеру.

Вдруг оглушительно грянул выстрел, за ним другой… Что-то твердое ударило мне в лоб, в плечо… Я потерял сознание… Когда я очнулся и потер себе лоб, то ощутил боль. У плеча проступала кровь. Я находился несколько ниже моего наблюдательного пункта, откуда скатился и затем уже зацепился за кустарник. Я дважды выстрелил из револьвера. На сигнал не преминул явиться мой спутник. Я сообщил ему о своем ранении. Он сжал кулаки и принялся неистово ругаться; но я уверял, что стал лишь жертвой несчастной случайности. С его помощью я добрался до места, где у нас были спрятаны лошади. Только на рассвете мы достигли дома моего проводника, где он уложил меня в свою постель. Раны у меня оказались несерьезные, и через два дня я настолько оправился, что смог доехать до Моссула. Оказалось, что «Любимица» за время моего отсутствия успела заболеть паршой. Я пристегнул к единственному мне известному радикальному средству: сбрил всю ее густую шерсть. Но теперь, для защиты от губительных лучей солнца, ее пришлось облачить в чехол, который я сшил из нескольких одеял. На голову ей я надел плоский соломенный диск. В этом наряде «Любимица» имела кокетливый вид.