Александр Дюма - Дочь маркиза

— Вы не видели Еву? — спросил он наконец, стараясь говорить ровным голосом, словно спрашивал о чем-то самом обыденном.

— Видела, дорогой хозяин, — ответила Марта, — она только сейчас здесь была и первая догадалась: все эти крики означают, что вы приехали; она чуть не лишилась чувств от радости, и я видела, как она прислонилась к стене, чтобы не упасть. Верно, ей стало плохо, и она где-нибудь у вас в лаборатории; после возвращения она почти не выходит оттуда.

Жак выхватил из рук Марты свечу и взбежал по лестнице.

Ева ждала его у дверей лаборатории, стоя на коленях, как кающаяся Магдалина Кановы; он остановился и невольно прижал руку к сердцу, глядя на нее.

— Господин! Господин! — сказала она. — Я хотела бы иметь все бальзамы Аравии, чтобы умастить ваши стопы; но у меня есть только мои слезы. Примите мои слезы.

И она обняла колени Жака Мере и стала целовать их, и невозможно было сказать, что преобладало в этом порыве: смирение или любовь.

Жак Мере склонил голову и посмотрел на нее с глубокой жалостью; но она глядела вниз и не могла видеть выражения его лица; потом, помолчав мгновение, он протянул к ней руку:

— Встаньте, — сказал он, — и идите с миром.

Потом поцеловал ее в лоб, но даже не по-дружески, а скорее по-отечески и вошел в свою лабораторию, закрыв за собой дверь и оставив ее на лестнице.

Хотя Жак говорил ласковым голосом, хотя он был приветлив и не сердился, сердце Евы переполнилось печалью, и она вернулась к себе в слезах.

Она долго не могла заснуть и все это время слышала у себя над головой размеренные шаги Жака Мере — шаги мыслителя.

На следующий день старая Марта пришла к Еве и сказала, что Жак зовет ее к себе в лабораторию.

Когда Ева увидела Жака, у нее снова защемило сердце и она снова почувствовала, как ей на глаза наворачиваются слезы; но она совладала с собой, смахнула слезы, вытерла глаза платком и предстала перед Жаком с улыбкой на устах.

Жак шагнул ей навстречу, поцеловал ее в лоб тем же спокойным бесстрастным поцелуем, который обдал ее холодом накануне, и указал ей на кресло.

Ева бросила взгляд на постель Жака; она увидела, что Жак не ложился. Она встала на колени перед его кроватью, прошептала короткую молитву, потом послушно села в кресло.

— Ева, — сказал Жак, — мы вернулись в Аржантон; вы опять живете в том маленьком домике, который, по вашим словам, вам дороже всего на свете. Вы дали мне обещание. Вы готовы сдержать его?

— Готова.

— Целиком и полностью?

— Целиком и полностью.

— Вы позволили мне продать ваш дом на улице Прованс.

— Да.

— Я продал его.

— Вы хорошо сделали, мой друг.

— Вы позволили мне продать все, что в нем было.

— Да.

— Я все продал. Жак помолчал.

— Вы не спрашиваете, какую сумму я выручил.

— Это не важно! — сказала Ева. — Ведь я уже распорядилась этими деньгами.

— Да, они предназначены для строительства больницы. Но вы оставались должны за этот дом еще сорок тысяч франков.

— Это правда.

— После уплаты этих сорока тысяч франков остается девяносто тысяч франков. Этого не хватит, чтобы построить больницу на сорок мест.

— Но у меня есть имущество помимо этого дома.

— Я вот о чем подумал: есть еще замок Шазле, с ним у вас связаны лишь мрачные воспоминания; однажды вечером, собираясь на бал, ваша мать сгорела в нем заживо.

Ева протянула руку, словно прося Жака не напоминать ей об этом.

— Как вы мне говорили, все время, что вы жили в нем, вы оплакивали нашу разлуку.

— Клянусь вам, это правда!

— После того как мы осуществим все наши планы, у вас едва достанет денег, чтобы сводить концы с концами. Этот замок не жилище затворницы, этот замок — жилище не просто светской дамы, но целого семейства. Вам одной там было бы не по себе.

Ева вздрогнула.

— Я нигде не хочу жить одна, — сказала она, — я хочу остаться подле вас, с вами.

— Ева!

— Я обещала, что не буду говорить вам о любви, я повторяю это. Делайте с замком Шазле что хотите.

— Мы заберем оттуда портрет вашей матери, и где бы вы ни жили, портрет всегда будет висеть у вас в спальне.

Ева схватила руку Жака и поцеловала прежде, чем он успел ее отдернуть.

— Это в знак признательности, — сказала она, — это не в знак любви. Разве мы не уговорились, что я должна не только раскаяться, но и искупить свою вину?

— Но все же рано или поздно нам придется расстаться, Ева.

Ева посмотрела на него со страхом и смирением.

— Я покину вас, Жак, только если вы меня прогоните. Когда я вам надоем, вы скажете мне: «Уходи» — и я уйду. Только найдите меня или пошлите кого-нибудь меня искать, это будет нетрудно, мой труп будет недалеко. Но зачем вам меня прогонять?

— Быть может, я когда-нибудь женюсь, — сказал Жак.

— Разве я не предусмотрела все, даже это? — сказала Ева сдавленным голосом. — Разве мы не уговорились, что, если ваша жена согласится, чтобы я осталась в доме, я буду дамой-компаньонкой, буду ей читать, буду ее горничной. Пусть она решает, и я упрошу ее оставить меня в доме.

— Вернемся к замку вашего отца. Так вы не видите препятствий к тому, чтобы разместить в нем приют? Он уже построен, и если мы продадим мебель, то, без сомнения, выручим довольно, чтобы открыть ренту. Мне говорили, там есть ценные картины: Рафаэль, Леонардо да Винчи, три или четыре полотна Клода Лоррена; у людей снова появляется вкус к роскоши, тяга к искусствам, и мы запросто получим триста или четыреста тысяч франков только за коллекцию картин.

— Я слышала от отца, что у него есть картина Хоббемы, за которую ему предлагали сорок тысяч франков, два или три очаровательных Мириса и Рёйсдаля, равного которому нет даже в голландских музеях.

— Хорошо, с замком решено. Если мы не выручим довольно денег от продажи картин, то продадим земли. Помните, вы говорили мне, что не отступите перед опасностью, что будете ходить за женщинами, за детьми и, если болезнь заразная, будете продолжать о них заботиться даже с риском для жизни.

— Да, говорила, и даже добавила, что надеюсь, исполняя свой священный долг, заразиться какой-нибудь опасной болезнью, тогда вы будете ходить за мной в свой черед; когда вы будете уверены, что я не выздоровею, вы поцелуете и простите меня, и я умру у вас на руках.

— Вы опять? — сказал Жак недовольным голосом.

— Вы спрашиваете, помню ли я, вот я и хочу вам доказать, что помню.

— Ладно! — сказал Жак. — Мне пора, я вернусь к обеду, не раньше. Если я задержусь и не вернусь до вечера, не тревожьтесь.

— Спасибо, Жак, — тихо сказала Ева.

Она встала, поглядела на Жака и ушла в свою комнату.

Через секунду она услышала цокот копыт. Она подбежала к окну и увидела, что Жак Мере верхом на лошади выезжает на дорогу, ведущую к замку Шазле.