Питер Акройд - Революция. От битвы на реке Бойн до Ватерлоо

Постоянно испытывавший боль и утомленный докучливостью просителей и коллег, Питт держался отчужденно. Он был холоден и сдержан и мог расслабиться лишь в компании немногих близких ему людей. Его можно было направить или переубедить, однако никто не смел ему указывать или диктовать. Отчасти поэтому он имел репутацию неподкупного чиновника, хотя в действительности отличался честолюбием и стремлением к выгоде. У Питта был особый талант быстро менять свои убеждения, если того требовали обстоятельства. При этом он как-то упомянул чувство чести, «которое превращает честолюбие в благодетель». Думается, едва ли найдется общественный деятель, в котором не сталкивались бы противоречия. Впрочем, можно с уверенностью сказать, что в начале политической карьеры Питт преследовал две главные цели: он стремился обеспечить господство Англии на море и над своими соседями.

Питт был одним из тех, кто беспрестанно обрушивал на Уолпола аргументы в пользу необходимости войны. Он призвал на помощь своего политического союзника Фредерика, принца Уэльского, в качестве покровителя морской мощи Англии и защитника национальной торговли. Свободу морям! Свобода и собственность! Процветание Сити! Таковы были лозунги Питта и его молодых сторонников. Адам Смит назвал конфликт с Испанией «колониальной войной», призванной обеспечить безопасность в открытом море, а также защитить заморские владения Великобритании. Хорас Уолпол осуждал воинственное давление, которое оказывалось на «недовольных и раздосадованных» членов парламента, а также на тех, кто принадлежал двору принца Уэльского и желал превратить его в принца-воина по образцу средневекового монарха. «Боже мой, – говорила королева Каролина, – меня всегда подташнивало от известности; однако от известности Фредерика меня вот-вот вырвет».

И все же общественное мнение подпитывалось агрессивно настроенными партиями, упорно подталкивающими Уолпола к войне, которой тот всячески пытался избежать. В довершение всего многие бывшие сторонники Уолпола теперь обвиняли первого министра в попустительстве, считая, что он допустил разжигание конфликта. Когда в конце концов в октябре 1739 года он объявил войну, общество взорвалось возгласами ликования. «Сейчас они звонят в колокола от радости, – заметил он в одном из своих неуклюжих высказываний, – но скоро в те же колокола они будут бить тревогу».

Казалось, все начиналось хорошо. В ноябре 1739 года адмирал Эдвард Вернон одержал первую победу, захватив испанскую базу Портобело в Южной Америке. Это событие встретили с большим восторгом, а на следующий год, когда Вернон готовился к следующему наступлению, патриотическую песнь «Правь, Британия» (Rule Brittania) впервые исполнили в загородной резиденции принца Уэльского в Кливдене. В больших и малых городах Англии проводились фестивали в честь «бессмертного Вернона», а его имя встало в один ряд с Фрэнсисом Дрейком и Уолтером Рэли. Оглушительный успех на море послужил причиной гневных упреков в адрес Уолпола и тех министров, которые предпочитали менее агрессивную политику.

Однако война никогда не идет по заранее написанному сценарию, и Уолпол знал об этом не понаслышке. Портобело удерживали не более трех недель, а уже летом следующего года адмиралы Николас Хэддок и Джон Норрис не смогли помешать испанскому и французскому флоту войти в воды Карибского моря. Еще одна прописная истина войны заключается в том, что один конфликт может с легкостью перейти в другой, при этом участники не всегда будут полностью это осознавать. Таким образом, словно по волшебству, как в сказочном балете, декорации сменились, и война против Испании неожиданно превратилась в Войну за австрийское наследство.

Вот как это произошло. Император Священной Римской империи Карл VI не имел наследника, поэтому было решено, что он с согласия других европейских держав передаст по наследству все владения Габсбургов (включая Австрию, Венгрию, Богемию, Нидерланды и часть Италии) своей старшей дочери Марии-Терезии. Однако едва император отошел в мир иной, как различные заинтересованные круги стали претендовать на его наследство. У воров, даже если они – монархи, отсутствуют представления о чести и достоинстве; они слетелись словно стервятники, почуяв запах крови. Фридрих II Прусский вторгся в габсбургскую провинцию Силезия, поскольку, по его собственным словам, честолюбие, интерес, желание, чтобы люди говорили о нем, взяли верх, и он решил начать войну. По крайней мере, он был откровенен. Испания и Франция выступали в роли двух других агрессоров, а поскольку страны давно и непримиримо враждовали с Англией, она и сама в 1740 году оказалась волей-неволей втянута в европейский конфликт. В Европе было слишком много монархов и слишком мало тронов, чтобы их хватило на всех. Новые танцоры вышли на сцену под оглушительные раскаты грома и вспышки молний.

В сентябре 1741 года Георг II привел в изумление министров и народ, объявив о нейтралитете Ганновера. В каком-то смысле это понятно. Его земли находились в окружении более крупных держав, которым было явно мало имевшихся территорий. Тем не менее Георг II вышел из спора, в котором Англия по-прежнему принимала активное участие. На самом деле у короля было два внешнеполитических курса: мирный и военный. Двуликий Янус не может править воюющим государством, и многие полагали, что внешнеполитические интересы Великобритании подчинены интересам Ганноверский династии. Особенно усердно так называемых ганноверцев-паразитов громил Питт, своими оскорбительными эпитетами упрочивая давнюю неприязнь к себе со стороны короля.

Уолпол уже натерпелся достаточно и в январе 1742 года подал в отставку. «Это ваша война, – заявил он своему преемнику [118] Томас Пелэм-Холлс, 1-й герцог Ньюкасл (1693–1768) – премьер-министр Великобритании с 1754 по 1756 и с 1757 по 1762 г. , вскоре получившему титул герцога Ньюкасла. – Вы уже начали руководить ею. Желаю вам получить удовольствие». Ньюкасл сам по себе заслуживает отдельного упоминания в этой истории, поскольку он безраздельно, всем своим существом принадлежал к XVIII веку. Он словно сошел со страниц книг Смоллетта или с подмостков, на которых разыгрывались театральные постановки по пьесам Конгрива. Это был влиятельный вельможа-виг и непревзойденный мастер тактики выборов, при этом в нем было немало шутовского. В эпоху слез он слыл редкостным плаксой; он отказывался спать в постели, в которой еще никто не спал, не переносил холода и сырости, боялся путешествовать морем и говорил без умолку. Ходили слухи, что если по утрам он вставал на полчаса позже планируемого часа, то проводил остаток дня в попытках наверстать упущенное время. Уильям Эдвард Хартпоул Леки в книге «История Англии в XVIII веке» (History of England in the Eighteenth Century) описывает «его запутанную, сбивчивую, бессвязную болтовню, его грубую лесть, его спонтанные обещания, которые он тут же забывал, его детские проявления застенчивости, невежества, раздражительности, растерянности…».