Ольга Елисеева - Париж слезам не верит [litres]

Генерал подумал, что она издевается. Но лицо гостьи оставалось простодушно-спокойным. На нем нельзя было прочитать и тени усмешки.

– Вы, сударыня, рехнулись? – спросил он, почти ласково.

Толстая пожала плечами.

– Ну, никто, просто никто не хочет помочь. – Видно, это было не первое присутствие, куда она обратилась. – Что вы за люди? Сами не живете и другим не даете! Присоединяйтесь к нам и проводите время весело!

– Слуга покорный! – взвыл Арсений. – Отыметь по кругу, сколько вас там?

– Двенадцать, – с готовностью сообщила Аграфена.

– Двенадцать баб. А потом застрелиться. Это бы меня очень развлекло!

– Но ведь все понарошку, – ныла мадемуазель Толстая. – Можно зарядить пистолет шариком с клюквенным соком или чернилами. Согласитесь, ведь совершенно нечего делать…

Ни слова больше не говоря, Закревский повернулся к ней спиной, быстрым шагом направился в кабинет, взял со стола полстопы толстой гербовой бумаги, вернулся в коридор, всучил просиявшей от радости Аграфене, схватил ее за плечи и почти силой выставил из подъезда Главного штаба. Потом уже медленнее побрел к себе, сел, как повалился, за нескончаемый стол, с ненавистью глянул на громоздящиеся папки и процедил: «Совершенно нечего делать…»

Париж

Сэр Уэсли, разорившийся помещик из Дублина, с трудом содержал трех сыновей. Двое старших внушали ему сдержанную надежду на будущее. Ричард закончил Оксфорд, знал языки и служил в Лондоне при парламенте. Джералд преподавал в Кембридже теологию. Но младший, Артур, провалился даже в Итоне. Его иначе и не называли, как «этот придурок Уорт». Он целыми днями пилил на скрипке, не имея к музыке ни малейшего таланта, и утверждал, что хочет быть финансистом. Очень солидная карьера для человека, у которого за душой ни пенни! Оставалось одно – сдать его в солдаты. Что почтенный родитель и проделал, отвязавшись от дармоеда.

Прошло двадцать лет. Ричард стал политиком-тори. Джералд защитил степень доктора. Усердным трудом Уэсли поправили свое состояние. Даже Артур мог бы принести честь семейному имени, если бы в 1814 году не сменил его на титул герцога Веллингтона. В Дублин он не вернулся.

10 февраля, в одиннадцать часов дня, герцог, офицеры его штаба, адъютанты и несколько дипломатов британского посольства в Париже сидели в Зеленой столовой особняка на улице Монж, ожидая, пока индусы-грумы разольют чай. Были три вещи, которые Артур Уэсли очень ценил: белые скатерти, конь Копенгаген и пудинг с ржаными гренками. Последний прекрасно готовила его матушка – единственное, что в отдаленной перспективе могло заставить победителя Наполеона визитировать родные места.

Вдыхая запах крепкого китайского чая, Артур воображал, как, никем не узнанный (что уже фантазия), он сойдет в Дублине с корабля, ведя под уздцы своего гнедого. Как они вместе поедут через вересковую пустошь, а кусты будут пахнуть джином (ведь джин пахнет вереском). Как в доме, наконец, все поймут, кто был надежда и опора…

Серебряный чайник для заварки стукнул о край сахарницы, и этот звук вернул герцога к реальности. Внесли десерт. Завязался ни к чему не обязывающий разговор. Погода, сырой ветер из Голландии, тамошние газеты, дерзости эмиграции в адрес короля Луи, новый нидерландский принц-душка Вильгельм, его брак с сестрой царя, Анной Павловной. Как он мог отвергнуть руку британской принцессы Шарлотты и выбрать эту медведицу? Хитрости императора Александра, русским нельзя верить, их корпус здесь представляет угрозу для англичан. Неужели вы полагаетесь на слово их командующего?

А? Этот вопрос уже относился непосредственно к Веллингтону, и герцог застыл, не донеся ложечку до рта. Почему бы им ни дать ему спокойно поесть? Конечно, он верит Воронцову.

– Конечно, я верю Воронцову, – повторил Артур вслух. – Я хорошо знаю его отца.

«Вот папаша, так папаша! Всем бы такого старика! Кажется, Майкл говорил, что посол ни разу не драл его в детстве. Впрочем, за что? Он правилен, как мачта. За три года даже мне ни разу не соврал».

– Да, безусловно, я ему верю.

– Тогда почему русские…

В этот момент окно с улицы со звоном распахнулось. Оно и не было плотно закрыто: южная сторона, солнце, теплый, еще не пропитанный летним зловонием городской воздух. Что-то тяжелое ударило по столу, послышался треск разбитого фарфора. Однако осколки не брызнули во все стороны – круглый темный предмет угодил в самую середину пудинга на блюде и шипел в нем, яростно искря шнуром. Еще секунда…

Этой секунды Артур не дал. Хорошая реакция. Кто бы мог подумать в детстве, когда даже к столу его приходилось звать по три раза! Он схватил черную, горячую на ощупь бомбу и, с содроганием ощущая всей ладонью ее шероховатый чугунный бок, швырнул, но не на улицу, где уже было полно народу, а в раскрытые двери соседней залы. Совершенно пустой, если не считать… Но считать сейчас герцог был не способен.

Раздался взрыв. Громкий, но не настолько сильный, чтобы разнести дом. Пол, потолок, паркет, обивка стен и, конечно, стекла – такой ущерб Веллингтон предположил сразу. Он стоял за столом, вытянувшись во весь рост и продолжая держать руку в воздухе. Остальные повскакали с мест, дипломаты кинулись на пол, на адъютантах лица не было. Учитесь, дети! Герцог с сожалением глянул на помятый пудинг и, никого не стесняясь, облизнул пальцы.

Санкт-Петербург

В пятницу Арсений мог явиться на службу после полудня. Князь Волконский был в Царском Селе и скоро назад не обещался. Поэтому утро генерал решил посвятить особой работе. Уже несколько недель он упражнялся в изучении секретных бумаг Министерства иностранных дел. Осведомители нанесли вороха всякой дряни. Закревский и сам толком не знал, что ищет. Документы нужно было быстро читать, копировать, если есть нужда, и незаметно возвращать на место. Только такой порядок позволял поддерживать более или менее длительный доступ к архивам Каподистрии и Нессельроде.

В конце войны Арсений дослужился до удивительного чина – директор Особенной канцелярии при Военном министерстве, то есть войсковой разведки. Поэтому неплохо знал некоторые тонкости дела. Ряд второстепенных бумаг мог дать вполне ясное представление об одной первостепенной, до которой, по причине ее крайней секретности, добраться не удалось. Поэтому Закревский не просил своих помощников лезть слишком глубоко – боялся раньше времени насторожить противников. Однако уже и то, что для него выудили, заставляло призадуматься.

Из-за трудностей с переводом греческие дела шли медленно, их Закревский все время откладывал на потом. Зато в тайники Нессельроде он залез по самые локти. Сейчас перед ним на столе лежал квадратный синий конверт из шелковистой голландской бумаги-велень с надписью: «Mon allié et ami, l'Empereur de Russie» [14] «Мой союзник и друг, российский император» ( фр .). – сделанной косым нервным почерком в правом верхнем углу. Его содержимое составляли два письма и одна шифровка.