Ольга Елисеева - Париж слезам не верит [litres]

– Право, Саша, чего вы надулись? Поедете, потанцуете. Говорят, там полно барышень. Сами же рассказывали, что намерены осчастливить родителей.

– Осмелюсь доложить, – буркнул Казначеев, – что наши имения под Калугой. Я собираюсь жениться на тамошней уроженке. Чтобы деревни были рядом.

Такой вполне здравый взгляд на брак удивил Воронцова своей житейской основательностью. Даже беспросветностью. Почтя адъютанта лишенным высоких устремлений, Михаил Семенович отвернулся и уже за всю дорогу не сказал ни слова.

Теперь они вступали в зал, где кружились пары. Сразу за лестницей в небольшой малиновой прихожей, стены которой были забраны лионским шелком, гостей встречала графиня Головина. Дама старше средних лет, черноволосая, живая, уже потерявшая намек на красоту, но грациозная и великосветски снисходительная ко всем. Она не показала, что польщена прибытием командующего – птицы редкой и высокого полета. Весь век вращаясь при дворе, графиня знала цену минутной должности, тогда как ее собственное положение оставалось незыблемым. В лице начальника оккупационного корпуса она приветствовала молодого графа Воронцова, человека своего круга и даже, вероятно, в каком-то колене родню. Его адъютант был само собой разумеющимся, бессловесным и безымянным приложением, но тоже удостоился кивка.

Казначеев знал свое место и не выпячивался. Он вступил в зал на шаг позади начальника, сопроводил его к креслам в ротонде, где под защитой занавесей и колонн чинно восседали старушки. Подождал, пока подоспевший Бенкендорф не представит друга тем из почтенных матрон, которые видели «сына графа Семена» впервые, а потом, по знаку Воронцова, растворился в воздухе. Им не интересовался никто из высокопоставленных особ, и можно было спокойно отойти в сторонку, поглядеть на танцующих, даже пригласить какую-нибудь маменькину дочку в уборе поскромнее. Руби сук по себе.

Между тем граф бросил по сторонам скользящий взгляд, отметил про себя присутствие в зале Мишеля Орлова. Тот терся у кипарисовой лесенки на галерею с музыкантами и явно выцеливал одну из барышень Раевских. Сестры чинно сидели у стенки и втягивали животы всякий раз, когда мимо проходил потенциальный кавалер. Екатерина исподтишка метала на пехотного генерала взоры быстрые, как языки пламени. Но Орлов то ли не замечал их, то ли не осмеливался заметить. «Пригласи ее, дурень! – мысленно обратился к нему Воронцов. – А то другой найдется». Так и есть, возник некий нафабренный чиновник Министерства иностранных дел, немолодой, с длинным лошадиным лицом и сахарными манерами. Катенька вздохнула, кинула на укротителя верблюдов укоризненный взгляд и пошла плясать мазурку.

Когда-то граф Михаил танцевал неплохо. Но теперь, после двух ранений в ногу, мог позволить себе только полонез – медленный, плавный, напоминавший шествие. Им обычно открывали и закрывали бал. К началу Воронцов опоздал и сейчас почти сожалел об этом. Была возможность прибыть вовремя! Но он слишком деловой, занятый, серьезный человек, чтобы не опаздывать на вечеринки! А сам провертелся перед зеркалом, поправляя черный шелковый галстук, так, чтобы, по уставу, из-под него не виднелся белый воротник рубашки. И решая, сколько орденов надеть, ведь бал – случай почти партикулярный.

Мимо него в мазурке промелькнул Шурка. Этому все ничего! Он вел какую-то молоденькую даму, болтавшую с ним без умолку, но не упускавшую нужной фигуры и весьма изящно перебиравшую шелковыми туфельками по паркету. Кажется, ее туалет был самым дорогим, и при этом она держалась в нем без показной важности, которая обычно нападает на девиц в новых нарядах. Над черной точеной головкой изгибалось белое журавлиное перо, вставленное в жемчужный эгрет. А обнаженные плечи цвета топленого молока вздрагивали при каждом повороте или поклоне.

«Весьма!» – не мог не отметить граф. Вкус Бенкендорфа никогда не подводил. Вечно ему доставалось все самое лучшее! Мазурка кончилась, Шурка повел даму к ее месту рядом с Раевскими, но дорогой споткнулся глазами о Воронцова и остановился.

– Лиза, а где матушка? – спросил он у спутницы.

Та посмотрела по сторонам и, увидев старую графиню, вероятно, выходившую перед этим, удовлетворенно кивнула:

– Пойдемте, Шура, надо поздороваться с их сиятельством и представить его maman.

Они приблизились. Мадемуазель Браницая присела в глубоком реверансе, Михаил наконец поцеловал ей руку. Граф все еще не мог осознать, что перед ним та самая барышня с четырьмя зонтиками. Хотя ничего особенного в ней не изменилось. Здесь, на балу, она держалась так же уверенно, как при прощании с ними в парке. Лицо спокойное, мягкое, полное достоинства. Движения плавные, грациозные. Ничего нарочитого, показного, чересчур оживленного. Или, напротив, холодного. Ни высокомерия. Ни панибратства. Два дня назад Лиза выглядела почти по-деревенски. Сегодня было видно, что значительную часть жизни она провела при дворе и гораздо более искушена, чем могло показаться.

Бенкендорф и Воронцов проследовали в ротонду к старой графине, а мадемуазель Браницкая вернулась на свое место. Было бы неприлично, если бы в общем разговоре она показала, что познакомилась с графом раньше, чем ее почтенная матушка.

Михаил Семенович внутренне подобрался, приближаясь к креслам, где графиня, оккупировав круглый стол, азартно резалась со своими товарками в «Никитичны». Карты с хрустом летели на наборную столешницу, старушки радостно вскрикивали, выигрывая мелочь, и ворчали, когда удача выскальзывала из их морщинистых пальчиков.

– Ваше сиятельство, – начал Бенкендорф, кланяясь, – позвольте представить вам моего друга, генерал-лейтенанта, графа Михаила Семеновича Воронцова, о котором я вам вчера говорил.

Александра Васильевна сидела к ним вполоборота. Она величественно повернула голову, и граф должен был констатировать отсутствие семейного сходства. Это была женщина-великан. Полковая мортира. Ростом с часового у императорских покоев. Рядом с ней хрупкая Лиза казалась ребенком. Полное и важное лицо госпожи Браницкой сохранило прекрасный цвет, ее ясные голубые глаза под кустистыми бровями смотрели внимательно и как-то молодцевато. Тяжелые белые руки могли принадлежать античной статуе, а не даме ближе к семидесяти.

– Боже мой, – вырвалось у нее при виде Михаила. – Как вы похожи на отца!

Воронцов был польщен и озадачен.

– Вы знали графа Семена Романовича, мадам?

Казалось, она его не совсем поняла.

– Семена Романовича? – переспросила почтенная дама. – При чем тут… Ах да, графа Семена. Ну, конечно.

Михаил вспомнил, что Бенкендорф назвал ее «властной и беспомощной», «капризной и впавшей в детство». Или как он там выразился? У старушки не все хорошо с головой. Между тем Александра Васильевна смотрела на генерала во все глаза, буквально пожирая на месте. Если бы не ее возраст, такое внимание к молодому мужчине было бы почти неприличным.