Ольга Елисеева - Париж слезам не верит [litres]

– Для нее? – не понял Воронцов. – Почему?

Лиза нахмурилась. Было видно, что ей долго, да и неловко рассказывать. Но, принимая во внимание случившееся…

– Видите ли, моя мама очень хозяйственна, – решилась барышня. – Управление поместьями – ее страсть. В свое время она спасла отца от разорения и многократно увеличила семейное состояние. Ее любят крестьяне, да и она их любит. Все это вам неважно. Словом, сейчас ей почти нечего делать. Старшие дети отделены и живут своей жизнью, к тому же они поляки… То, что у нас осталось, – в идеальном порядке. Этой зимой, после смерти батюшки, она сильно болела, собралась даже умирать. Я насилу умолила ее не сдаваться. Внушила ей идею ехать в Париж. Говорила: «Мама, как же ты хочешь уйти, не увидев поверженного Парижа?» Это ей так понравилось, что она приободрилась и уже всем повторяла: «Нет, не уйду, надобно посмотреть Париж…» Ваше имение – дар небесный. Она займется делом, отвлечется от мрачных идей…

«Перестанет меня терзать», – мысленно добавил за собеседницу Воронцов. Графа поразило выражение ее лица, совсем такое же, как бывало у его сестры Катеньки, когда той приходилось извиняться за отца. Благо Семен Романович и в семьдесят не был горазд на выходки. Но все же, все же… Иногда солоно достается детям при стариках.

– Может быть, вашей матушке заняться внуками? – жестко спросил граф.

Лиза вспыхнула.

– Я же говорю, они все поляки. Матушка не готова помириться. Хотя после смерти отца я надеюсь, она наконец примет их и позволит мне заниматься племянниками.

Воронцов внимательно смотрел на нее. Бог весть, откуда у него взялась такая бестактность? Не иначе враг рода человеческого дергал за язык.

– А вам самой не хочется детей?

Лиза еще ниже опустила голову и уперлась глазами в пол.

– Хочется. Кому же не хочется? Но не всем Бог дает.

Она снова напоминала деревенскую барышню. Не ломалась. Не заявляла с наигранным равнодушием: «Я выбрала независимость!» – что в последнее время было модно у британских девиц. Честный вопрос – честный ответ. Мог он после этого не исполнить ее просьбу?

– Хорошо, – протянул Михаил Семенович. – Если ваша матушка сменит гнев на милость и все же решит торговать имение, я сделаю вид, что сегодняшнего разговора не было.

Лиза просияла.

– Бог наградит вас за доброту!

– Но только предупреждаю, – торопливо проговорил граф, – деньги нужны скоро, и если их придется долго ждать, я лучше сразу займусь поисками другого покупателя. Поверьте, это не мой каприз. Просто обстоятельства таковы.

– Нет нужды беспокоиться. – Мадемуазель Браницкая воспрянула духом и снова обрела уверенность. – С нашей стороны сделку вести буду я. В такие детали матушка уже не вникает. За деньгами отправлено вчера. Но если время протянется, то мы просто положим в банк мои бриллианты и выплатим все в срок.

Она не переставала его удивлять.

– У вас с собой бриллиантов на полтора миллиона? – переспросил генерал.

– На четыре, – просто ответила Лиза. – Матушка не оставляет надежду выдать меня замуж. Она полагает, что демонстрация приданого поможет. Но, по-моему, это только отпугивает женихов.

Оба уже смеялись.

– Прощайте, – сказал граф.

Лиза было не решилась подать руку для поцелуя, но он сам требовательным жестом пригласил ее к этому.

– Оповестите меня запиской, когда у ее сиятельства пройдет желание гневаться. И на следующий бал наденьте бриллианты.

Мадемуазель Браницкая затворила за ним дверь. Очутившись на улице, Михаил Семенович должен был признать, что уходит из особняка вовсе не в таком тяжелом настроении, как ему казалось полчаса назад. Славная девушка! А еще говорят: яблочко от яблоньки…

Проводив его, Лиза поднялась в гостиную. Александра Васильевна как ни в чем не бывало сидела за круглым столиком у открытого окна и попивала английский колониальный чай с вишневым конфитюром. Румяная и веселая, она выглядела вполне довольной.

– Зачем вы устроили это представление? – укорила ее дочь. – Граф такой хороший человек, а вы его обидели.

Лукавый огонек мелькнул в глазах госпожи Браницкой.

– Я хотела посмотреть, удалось старику Семену вытоптать в нем породу? Долго он будет терпеть мои издевательства?

– Ну и каков результат вашего эксперимента? – устало спросила Лиза, садясь рядом и уронив руки на колени.

– О! – удовлетворенно протянула Александра Васильевна. – Вышколили его на славу! Этот, – графиня кивнула на портрет, – убил бы меня при первой попытке возражать. Но все же, – на полных губах Браницкой расплылась мечтательная улыбка, – наш мальчик .

– Вечно вы что-то выдумываете, – вздохнула Лиза. – После вашей выходки, может статься, граф больше не приедет.

– А тебе-то что за беда? – фыркнула почтенная матрона. Но, поймав расстроенный взгляд дочери, смягчилась: – Приедет, куда он денется? Полтора миллиона на дороге не валяются.

Лиза снова вздохнула и, не притронувшись к чаю, побрела к себе наверх. Ей бы хотелось, чтобы друг Шуры Бенкендорфа бывал у них не только ради денег.

В самом начале войны поручик Казначеев служил адъютантом у генерала Балашова и находился в Ставке государя в Вильно. При известии о том, что Наполеон форсировал Неман, войскам приказано было отступать к реке Дриссе. Главная квартира с обозами, канцеляриями и толпами свитских дармоедов потянулась туда же. Саша, влачась в суматохе с остальными, и помыслить не мог, что увидит грозного повелителя французов всего через день.

Император призвал Балашова поздно вечером и велел ему спешно отправляться к Бонапарту с письмом. Подобный обмен любезностями был неизбежен. Прежде чем начать стрелять, следовало поздравить друг друга со вступлением в войну. Балашов пребывал в сомнениях. Не то чтобы он опасался Наполеона – парламентер неприкосновенен – нет, просто багаж уже был отправлен к Дриссе, а с ним парадный мундир. Генерал оставался в одном полевом, о чем и сказал царю. Но Александр Павлович решения не отменил и нового кандидата на роль посла не назначил, а его суровый взгляд Балашов истолковал адъютанту просто:

– Велит езжать хоть в подштанниках.

Саша спешно собрался. Он всегда был расторопным помощником и уговорил генерала Комаровского уступить начальнику свой парадный мундир. Балашов пыхтел, насилу впихивая тучное тело в трещавший по швам кафтан с чужого плеча, и обещал весь следующий день ничего не есть, чтобы ремень худо-бедно сошелся на необъятном брюхе. Утром государь со свитой отбыл из Вильно, а Балашов в компании адъютанта и полковника Михаила Орлова, понурив голову, поехал к французским аванпостам. Трубач протрубил. Генерал назвался. Французы завязали им глаза и повезли в штаб маршала Даву, откуда уже доставили к Бонапарту. Каково же было удивление парламентеров, когда они, сделав крюк и изрядно подождав, вернулись в Вильно, откуда начали путь. Император французов встретил их в той же комнате губернаторского дворца, в которой благословлял на дорогу собственный царь.