Ольга Елисеева - Париж слезам не верит [litres]

– Просил официального разрешения ухаживать за Екатериной Николаевной. Отказали.

Новость как громом поразила графа.

– Из-за вчерашнего? – с замиранием сердца спросил он.

– Нет, – вздохнул Орлов. – Кажется, графиня еще не знает. А если знает, то делает вид, что ничего не случилось. Но она не может дать позволения ухаживать. Нужно просить отца. А он в России. Так что, сказала, держите себя в руках, а то Катька у нас девка прыткая.

От сердца у Михаила отлегло. Им действительно не ставили в вину визит к Крюденер, а главное – Браницкие не собирались уезжать. Панические картины, рисовавшиеся ему всю дорогу, поблекли.

– А Лиза?

– Что Лиза?

– Как она?

– Не знаю. – Орлов был поглощен своими неприятностями. – Я буду держать себя в руках, а ей приглянется кто-то другой.

– Не нужно беспокоиться, – раздался сзади ласковый голос. Оба обернулись. На дорожке за ними стояла мадемуазель Браницкая с вышиванием в руках. Она мягко и чуть виновато улыбалась. – Напрасно вы, Михаил Федорович, расстраиваетесь. Кузина, если посчитала что-то своим, то уже никогда не отпустит. Она такая с детства.

– Будем надеяться, что меня уже приписали к недвижимому имуществу, – буркнул Орлов и, откланявшись, покинул дом.

Лиза и Михаил стояли друг против друга.

– Кажется… мы вчера наделали глупостей.

– Огромных.

Старая графиня ждала его. Воронцов сделал над собой усилие и, сохраняя внешнюю невозмутимость, отправился в жилые покои на втором этаже. Девушка осталась внизу, села под кустом шиповника и продолжила вышивать. Ей так легче было справиться с тревогой. Барышень Михаил не встретил. Попрятались по комнатам. Боялись нос показать. Видимо, им задали знатную трепку.

Александра Васильевна обреталась в гостиной.

– Только попробуйте сказать, что вы ни в чем не виноваты! – грозно заявила она, вставая. – Как это понимать? Вы приняты в порядочном доме. Вам была оказана серьезная услуга. А вы куда отвезли мою дочь?

Граф готов был провалиться на месте.

– К лютеранской кликуше, одержимой бесами? – наступала на него хозяйка. – Добро бы поехали на бульвар, на площадь Людовика XV, на Елисейские Поля, где катается вся приличная публика!

До Михаила не сразу дошло, что ее сиятельство гневается на него не за саму прогулку.

– Поверьте, Александра Васильевна, – пролепетал он. – Мы и в мыслях не держали…

– Еще бы вы держали в мыслях! – цыкнула на него старуха. – Девка моя воспитана в такой строгости, что, если б кто и держал в мыслях, при одних мыслях бы и остался.

Командующий стоял перед грозной матроной навытяжку, не зная, куда бежать.

– Ежели вы, граф, имеете хоть малое отношение ко всем этим вращателям столов, чревовещателям и ловцам духов, – продолжала почтенная дама, – прошу немедля покинуть мой дом.

Михаил Семенович мог с чистой совестью заверить, что до вчерашнего дня не был ни в чем подобном замешан. Разве что в юности посетил пару раз ложу «Соединенных друзей», но бросил, находя скучными тамошние упражнения.

– Я человек практический. Мне сие без надобности, – в полном душевном смятении поклялся он.

– Хорошо, если так, – графиня начала понемногу успокаиваться. – Сочтем вчерашнее недоразумением. Можете бывать у нас. Лиза всегда рада. Да и я, старуха, имела о вас всегда самое доброе мнение.

Генерал готов был разрыдаться, его не ругали так лет с тринадцати.

– Ну, будет, будет, голубчик, вечно я перегну палку, – расстроилась добрейшая Александра Васильевна. – Пойдите к руке и помиримся.

Граф наклонился, чтобы поцеловать ее пухлые пальцы, и в этот момент госпожа Браницкая совсем по-матерински коснулась губами его затылка.

– Бог с вами, Михаил Семенович, не пеняйте, что осерчала, дороже Лизы у меня никого нет.

Он выпрямился. Старуха перекрестила его и отпустила от себя.

– Ступайте. Скажите барышням, пусть не прячутся.

Посмеиваясь, графиня удалилась к себе. А Воронцов еще постоял с минуту и двинулся во двор, оповестить Лизу, что гроза миновала.

Мобеж

Рессорный фаэтон, открытый ветрам и пыли, пролетел через городок Валансьенн в половине пятого утра. Возле британских аванпостов седок жестом остановил кучера и протянул заспанному сержанту свои бумаги.

– Титулярный советник Вигель, – сказал он по-английски. – Следую в расположение русского корпуса по именному повелению его императорского величества.

Сержант дал знак поднять шлагбаум. Красные легко пропускали к зеленым. Не любили только синих. Да кто ж их, пруссаков, любит?

Получив документы обратно, советник откинулся на мягкие кожаные подушки и снова задремал. Стук стальных ободов на колесах по сухой дороге убаюкивал его. То ли дело – трястись в почтовой карете, в компании еще пяти пассажиров, со скоростью семь миль в час через всю Германию и половину Франции, ждать смену лошадей на этапах по два раза в день и слушать заунывные песни рожка с запяток колымаги. Такая дорога поневоле вынет душу. К счастью, в Париже можно было нанять приличный фаэтон и за полсуток домчаться до Мобежа. Даже жаль покидать его сафьяновое лоно. Еще версты три… Советник поморщился.

Это был человек лет тридцати двух, плотный, с яйцевидной головой, маленькими губами-вишенками и блестевшим на солнце широким лбом. Он мог бы считаться лысым, если бы не отращивал себе длинную прядь от правого виска и не зачесывал ее через голое темя к левому. В домашних условиях сие приобретение полагалось фабрить, от чего оно лежало неподвижно. Но на ветру прядь потешно развевалась, имея неопрятный вид.

Советник следовал в расположение русских войск с массой бумаг от Министерства иностранных дел, касавшихся скорого вывода корпуса. Его ждали. Волноваться было не о чем – и стол, и квартира само собой прилагались к делу, ради которого он приехал. Однако кошки скребли на душе у Филиппа Филипповича, ибо официальное поручение неофициальному рознь, а дельнейший рост по службе зависел от ловкости, с которой чиновник справится с заказом Нессельроде. Вигель должен был привезти в Петербург из Мобежа увесистую папку компрометирующих сведений. Он еще в глаза не видел корпуса, но уже сочинил дорогой несколько всеподданнейших донесений об упадке нравов и слабом управлении, под которыми оставалось только получить подписи недовольных офицеров. Что такие найдутся, Филипп Филиппович не сомневался. Обиженные есть везде.

Между тем дорога наматывалась на колеса фаэтона с неумолимой быстротой. Через полмили после Валансьенна из-за холма показался казачий разъезд. Дальше путешественник увидел верстовой столб, выкрашенный в белую, черную и красную полоску. На нем красовалась надпись по-русски, извещающая о расстоянии до ближайших городков, а также до Москвы и Петербурга. Стало очевидно, что вокруг простираются владения его императорского величества.