Ольга Елисеева - Париж слезам не верит [litres]

На втором этаже вместо церемонного дворецкого гостей встречали две девушки в длинных серых – монашеских? – хламидах с капюшонами, накинутыми на головы. Послушницы были босы. Их «власяницы», подпоясанные толстыми кручеными веревками, символизировали смирение, тогда как длинные разрезы на бедрах открывали любопытному глазу куда больше, чем следовало. Нимфы приветливо указывали посетителям путь в глубь анфилады комнат – полутемных, с зашторенными окнами. Там горели свечи, выхватывая из мрака лишь узкую дорожку к круглому купольному залу, где, судя по доносившимся голосам, находилась сама хозяйка. За стенами играла музыка. Тихо и торжественно кто-то невидимый исполнял Баха, настраивая пришедших на мысли о вечном.

Притихшие и оробевшие барышни Раевские держали Лизу за руки. Только шустрая Катенька в полумгле завладела-таки ладонью Мишеля Орлова, и тот, лелея хрупкое счастье, совершенно сомлел. Вскоре все вместе вступили в купольный зал – некое подобие пантеона – и узрели наконец хозяйку. Это была упитанная дамочка сильно за пятьдесят, облаченная в черное одеяние наподобие католической монахини, с тяжеленным наперсным крестом. Ее голову покрывал чепец с белым подбоем и свободным хвостом, спадавшим на спину. Ничего примечательного в лице «сестры Юлии» не было. Она благосклонно кивнула Михаилу, как старому знакомому, хотя видела его лишь однажды и то мельком. Это неприятно поразило Воронцова. Он предпочел бы остаться незамеченным. Но у Сивиллы была, вероятно, отличная память на лица. Зато Лиза ей сразу не понравилась. Крюденер сдвинула тонко выщипанные брови и насупилась, издав горлом какой-то булькающий звук. Но не произнесла ни слова.

В центре зала стоял огромный круглый стол, накрытый черной скатертью. На нем на подставке в виде золотой усеченной пирамиды лежал хрустальный шар. Знаком гостям предложили рассаживаться, чередуясь мужчина с дамой. Лиза оказалась между Воронцовым и Бенкендорфом, а Катя между Шуркой и Орловым. Послушницы внесли три семисвечника и установили их в глубоких нишах стен, так что света почти не прибавилось. Трепетное пламя озаряло не столько комнату, сколько мраморные полукруглые нефы. В торжественном и мрачном молчании посетители заняли свои места.

По мановению руки баронессы ее помощницы запели латинский гимн. Некоторые из гостей, вероятно, католики, подтянули. У самой «сестры Юлии» оказался сильный, но низкий баритон ближе к басу. Неугомонный Шурка наклонился к другу и шепнул:

– С таким голосиной хорошо изображать в цирке бородатую женщину.

На что Михаил одними губами ответил:

– Куда ты нас привел? Черт тебя дери, ей-богу…

– А чего? Потешно.

Лиза шикнула на них, и они замолчали. Под неодобрительными взглядами остальных собравшихся молодые люди уселись за стол, и баронесса приказала всем взяться за руки. Сама она как бы замыкала на себе цепь. Ее белые персты покоились на ладонях соседей, чрезвычайно гордых такой честью. Голова Сивиллы была опущена долу, веки полуприкрыты.

– «Третий Ангел вылил чашу свою в реки и источники вод: и сделалась кровь, – провозгласила она. – И услышал я Ангела вод, который говорил: праведен Ты, Господи, который еси и был, и свят, потому что так судил. За то, что они пролили кровь святых и пророков, Ты дал им пить кровь: они достойны того…»

Михаил понял, что Крюденер цитирует «Апокалипсис». Ничего особенного в этом не было, но низкий, проникновенный голос баронессы захватывал помимо воли, заставляя человека живо воображать услышанное.

– «И освобождены были четыре Ангела, приготовленные на час и день, и месяц, и год, для того, чтобы умертвить третью часть людей. Число конного войска было две тьмы тем; и я слышал число его. Так видел я в видении коней и на них всадников, которые имели на себе брони огненные, гиацинтовые и серные; головы у коней – как головы у львов, и изо рта их выходил огонь, дым и сера, а хвосты их были подобны змеям и имели головы. И от этих трех язв умерла третья часть людей. Прочие же люди не раскаялись в убийствах своих, ни в чародействах своих, ни в блудодеянии своем, ни в воровстве своем».

Граф почувствовал, что его ладони становятся влажными, а по спине пробегают мурашки. Хотя он читал «Откровение», но никогда не испытывал такого давящего чувства тоски, которое разливалось от глухого, вибрирующего голоса пророчицы. По здравому рассуждению, Михаил мог бы даже сказать, что вещунья переставляет куски, выбирая пострашнее, но думать об этом не хотелось. Хотелось слушать…

– «И стал я на песке морском и увидел выходящего из моря зверя с семью головами и десятью рогами: на рогах его было десять диадим, а на головах его имена богохульные. И дивилась вся земля, следя за зверем. И даны были ему уста говорить гордо и богохульно, и дана ему власть действовать сорок два месяца. И дано было ему вести войну со святыми и победить их; и дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком и племенем. И поклонятся ему все живущие на земле. Убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя. Всем – малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам положено будет начертание на правую руку или на чело их. И никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его…»

Михаил Семенович почувствовал, что Лизины пальцы в его руке дрожат. Он хотел ободрить ее, но вместо испуга увидел на лице соседки гнев.

– «И третий Ангел последовал за ними, говоря громким голосом, – продолжала Крюденер, – кто поклоняется зверю и образу его и принимает начертание на чело свое и на руку свою, тот будет пить вино ярости Божией, вино цельное, приготовленное в чаше гнева Его, и будет мучим в огне и сере перед святыми ангелами и перед Агнцем…»

Голос чтицы смолк. Воцарилась полная тишина. Было слышно лишь, как потрескивают фитили свечей в нишах. Казалось, что пестрые блики от огня, прыгающие в хрустальном шаре, на самом деле исходят изнутри, преломляются и отбрасывают на стол, потолок и стены причудливый узор. Крюденер совсем уронила голову на грудь, потом вдруг рывком подняла ее, изменилась в лице и заговорила чужим, отстраненным голосом – хриплым и довольно грубым.

– Что же делать, услышав такое пророчество? Люди будут отданы зверю на растерзание, и никто не убежит от когтей его. Святые будут побеждены, и все языки, все народы, поклонятся и примут печать. Отказавшиеся умрут голодной смертью. Тот же, кто примет печать, наследует муку перед лицом Божиим. Что делать людям, которых гибель подстерегает с обеих сторон? Один путь – просить Бога о раскаянии сатаны и отвращении его от зла. Помолимся же, братья и сестры, за просветление падшего ангела! Вознесем голоса свои от горячности сердец своих! Господи, услышь нас! Адонаи элохим, адонаи эхат!