Оливье Гез - Исчезновение Йозефа Менгеле

Теперь Грегор видит себя студентом – в Мюнхене, Вене и Франкфурте, пьянящие 1930-е, пора крутых перемен. Пока его однокашники бились на дуэлях, напропалую пили или строили из себя важных шишек в штурмовых отрядах, он напряженно работал, и ему хорошо платили, на его исследования ссылались самые знаменитые светила: Ойген Фишер, прославленный специалист по евгенике, в начале века своими глазами видевший резню пастушеских племен гереро и нама в Намибии, и профессор Моллинсон, специалист по вопросам наследственности и расовой медицины, научный руководитель его диссертации («Морфологические и расовые исследования нижней челюсти четырех расовых групп», удостоившейся summa con laude [13] Зачет с похвалой ( лат. ). ). Моллинсон порекомендовал его самому знаменитому из всех немецких генетиков, барону Отмару фон Фершуэру, главному специалисту по близнецам, ассистентом которого ему удалось стать всего в двадцать шесть лет, да что ассистентом – очень скоро и любимцем всего Института биологии и расовой гигиены Третьего рейха при университете Франкфурта. Когда фон Фершуэр возглавил Институт кайзера Вильгельма по проблемам антропологии, человеческой наследственности и генетики в Берлине, он отправил Менгеле в Освенцим, «величайшую лабораторию Истории, это такая честь для молодого исследователя, блестящего и прилежного. Возможно, там вам удастся проникнуть в тайну рождения нескольких близнецов сразу». Барон финансировал его поиски, и Менгеле регулярно отправлял ему пробы (костного мозга, глаз, крови, органов), скелеты и результаты опытов. Те двадцать и один месяц в лагере он не бездельничал. Со всей суровостью, какая требовалась в таких делах, он только и бегал туда-сюда взмыленный, обеззаразил сотни бараков, несколько раз поборол эпидемию тифа, и его усердие еще тогда было вознаграждено Железным крестом со шпагами вкупе с хвалебными отзывами начальства. Рольфу необходимо, чтобы я сам занялся им, думает Грегор в просторном номере четырехзвездника с балконом, иначе он никогда не закалит душу и тело при матери и этом фрибургском башмачнике. Таких жалких воробушков бабы не любят. Они предпочитают смелых и мужественных, он убежден в этом.

Марта сразу почувствовала, что его шкура покрепче, чем у покойного брата. В первый же вечер, за ужином, пока мальчики ели, уткнувшись в тарелки, дядя Фриц раздел ее взглядом. Он чуть задержался на черных волосах, собранных в шиньон, красных губах, лошадиной челюсти и, когда она встала, чтобы выйти в туалет, долго провожал взглядом ее крепкий и плотный зад: по Гюнцбургу ходила молва, мол-де у Марты Менгеле, урожденной Вайль, походка вразвалку из-за несчастного случая. Лишенная изящества Ирены, она не была летуньей, легкой как эфир, но здесь, в отеле «Энгель», Грегор поклялся себе больше не думать о бывшей жене и никогда ни с кем ее не сравнивать. У Марты достаточно и темперамента, и благонадежности. Рольф и Карл-Хайнц ее слушаются, она убежденная нацистка, преданная мать, и, хоть некрасива, зато чувственна в свои тридцать пять. А главное, она вдова Карла-младшего: во вторую ночь, снимая с нее кружевной лифчик с бантами, он испытал чудесное ощущение, что добивает своего брата, во второй раз хоронит его. «Посмотрел бы он, как я деру его бабу», – криво ухмыляется он, соскакивая с кровати.

Он раздевается и залезает в наполненную ванну. В ней его уже ждет Марта.

«Мерседес» Зедльмайера урчит у входа в отель. Марта с мальчиками поедут на поезде; в машине с другом отправится Грегор. Он с ноября 1944 года не видел Гюнцбурга.

Чем больше позади заснеженных горных перевалов, тем напряженней становится Грегор: ему не лучше и после завтрака на берегу Констанцкого озера [14] Констанцкое озеро – прежнее название Боденского озера, расположенного на границе Германии, Швейцарии и Австрии. , пульс все чаще и чаще, и уже к ночи он, на въезде в город, узнав излучину Дуная, замок в ренессанснсом стиле, барочную церковь, просит Зедльмайера умолкнуть, потому что ему нехорошо.

Наконец-то он в большом сером доме своего детства. Кроме росписи у ворот и стоящих на каминном бордюре урн с прахом матери и брата, тут ничего не изменилось. Грегор снова видит эти темные деревянные стены, столик в стиле бидермайер, фонограф в столовой, где он ужинает с Зедльмайером, братом и отцом, по его требованию отпустившими экономку и кухарку. Грегор благодарит их. Отель бесподобен, мальчики пышут здоровьем, Марта замечательная, план сработал, он на ней женится, охотно, но тут же вдруг темнеет лицом: не следовало приезжать в Гюнцбург. Что ему тут делать? Не щеголять же ему, Йозефу Менгеле, считавшемуся без вести пропавшим в конце войны, по Аугсбургерштрассе, выпятив грудь! Или, чего доброго, подойти прямо к заводской проходной! Все сразу узнают его, люди начнут болтать лишнее, а городок небольшой, и это бессмысленный риск.

Большой Карл старается успокоить его. Гюнцбург принадлежит ему, предприятие – его маленькая империя, и он давно уже самый крупный предприниматель этих мест. Кто ж посмеет донести на сына хозяина, да и кому это надо? Он ведь в Германии даже не в розыске, никто не выписывал ордера на его арест: «Ладно тебе, Йозеф, вечно ты чего-то боишься, в конце концов, ты ведь у себя дома! Люди хранят о тебе добрую память, и мне часто напоминают о твоих блистательных штудиях. Господин Глобке [15] Ганс Йозеф Мария Глобке (1898–1973) занимал пост государственного статс-секретаря в 1950-х годах, хотя в гитлеровский период он активно и одобрительно комментировал так называемые Нюрнбергские расовые законы. Формально никогда не был членом нацистской партии. – и тот не думает ни о чем таком, каждое утро входя в свой кабинет государственного статс-секретаря. А ведь все знают, что он комментировал Нюрнбергские законы и предписал евреям добавлять к своим именам “Израиль” и “Сара”. И что? Всем плевать. И прежде всего Аденауэру, как плевать и на то, что ты делал во время войны! Ты исполнял свой долг, и все, точка». Алоис всячески успокаивает Большого Карла, похудевшего за последние месяцы. И подтверждает Йозефу: да, их отец никогда еще не был так крепок и так любим своими работниками, вскоре он даже станет почетным гражданином города. «Не будь нас, Гюнцбург бы опустился. Мы финансируем строительство нового социального жилья, больницы и бассейна. Отец планирует раздать всем детям сосиски по случаю его семидесятипятилетия».

Грегор ворочается, не в силах заснуть. Эти десять дней зимнего спорта расслабили его, он уже готов забыть об инстинкте самосохранения, броситься прямо в пасть волку, и у него плохое предчувствие. Не выходи он из дома хоть неделю, все равно в любой момент может случиться худшее. Его фамилия точно фигурирует в списке военных преступников, верить никому нельзя, его семья просто ничего в этом не смыслит. Решено: завтра он поедет в Мюнхен навестить товарища по дивизии «Викинг», аптекаря, у которого целый месяц прятался, прежде чем удрать на ферму, перед этим вернув заметки и медицинские пробы из советской зоны. В большом городе обезличка, и это предпочтительнее. Он поедет на машине. Зедльмайер возьмет напрокат банальный «опель» на имя Грегора. Потом, если все пройдет хорошо, он все-таки проведет еще несколько дней в Гюнцбурге: впереди Аргентина, Парагвай, а скоро, может быть, и Чили – ему надо обговорить все дела с кланом.