Анна Субботина - Лук для дочери маркграфа

— Когда роют шахты, иногда натыкаются на кости в старых пещерах, но их легко задобрить. Не знаю, как в здешних краях, но там, где я вырос, умершим нет дела до живых.

— То у вас, — возразил Улль, но вздохнул свободнее и зашагал шире. — Хочешь, я тебе расскажу, как мельник Йохан ехал по мосту и мост рухнул?.. Вот была потеха на всю округу!..

Лесная тропинка вилась неспешно, огибая валуны и особенно густые заросли. К тому времени, когда впереди заблестело озеро, у Такко в голове гудело от количества сведений, которыми его снабдил разговорчивый мальчишка. Как и в других селениях, у местных жителей словно была одна память на всех, и маленький Улль, которому и десяти лет не минуло, рассказывал истории пятнадцатилетней давности, слово в слово повторяя за старшими. Лучшего собеседника и желать было нельзя — только трещал он обо всём подряд, перемешивая истории жителей со старинными легендами.

— А прабабка моя помнит, как в Эсхене расплодились крысы сверх меры и никто не мог с ними сладить. Тогда в городе объявился заезжий человек, и знаешь, как их извёл?

— Знаю. Сыграл на дудке и увёл крыс в озеро. — Легенду о Крысолове рассказывали в каждом городе, вблизи которого был мало-мальски подходящий водоём. — Только ваше озерцо маловато будет.

— Обмелело, — уверенно возразил Улль. — Лет-то сколько прошло! А потом знаешь, что было?..

Разумеется, Такко знал. Лёгче лёгкого было представить себе музыканта в старинном платье — отчего-то в чёрном бархате, — за которым сплошной серой волной следовали крысы, оставив за собой растерянный и ошалевший от радости город. А спустя несколько дней также покорно за ним ушли дети горожан, отказавшихся платить загадочному дудочнику.

— Не могло здесь такого быть, — уверенно сказал Такко притихшему мальчишке. — Смотри, какие топкие берега. Толкать лодку и играть на дудке, хоть и волшебной, не получится. О, глянь, что это там?

На другом берегу за стеной молодой еловой поросли просматривались не то остатки сооружения, не то статуи вроде тех, что стояли вдоль подъездной аллеи.

— Кладбище? — уточнил Такко и прочёл ответ в распахнутых глазах Улля. — Послушай, я знаю, почему ты про разорённые могилы спрашивал. Поглядишь на ваши места, и не верится, что здесь такое могло случиться, верно?

К середине озера вели мостки, на которых были развешаны сетки, сачки и стояли перевёрнутые вверх дном лохани. Такко присел на край, откинул полу плаща и кивнул Уллю:

— Садись. Расскажи, что у вас тут приключилось. Я знаю, что могилы раскрывали. И что маркграф устроил охоту, и кое-кого из ваших не досчитались.

— Откуда знаешь? Мы не говорим об этом, чтобы не разгневать… никого.

«Вернее, чтобы не отпугнуть проезжих торговцев, пополняющих городскую казну пошлинами», — подумал Такко, но вслух сказал только:

— Рассказывай. Я тебя не выдам, не бойся.

Мостки успели подсохнуть после утреннего дождя и вновь стать мокрыми, когда Улль закончил рассказ. Солнце забралось на самый верх неба, и нужно было спешить — в замке их ждали со свежей рыбой. Улль управился быстро — одной рукой бросал в воду приманку, а второй ловко орудовал сачком, и вскоре в небольшой лохани плавало с десяток толстогубых карпов. Мастер, делавший лохань, потрудился на славу: нести было удобно, но всё равно тяжело, и на обратном пути было не до разговоров. Такко шёл, приноравливаясь к мелким шагам мальчишки, отмахивался от комаров и обдумывал услышанное.

Улль рассказал много нового и засыпал Такко именами и подробностями. Оказалось, что всё началось лет двадцать, а то и двадцать пять назад, когда были живы родители нынешнего маркграфа, а сам он только начинал задумываться о женитьбе. Первым осквернили одно из старейших захоронений управляющего замка. Сначала решили, что земля осела от времени, но, подойдя ближе, заметили раскиданные вокруг влажные комья. Похитители пытались замести следы, но то ли спешили, то ли утомились рыть тяжёлую лесную почву.

Только утихли пересуды, как пострадала могила конюха, погибшего за месяц до того. Затем года три было тихо, но после разорители вернулись, осквернив пристанище писаря, скончавшегося полвека назад. Шум был изрядный; старый маркграф даже хотел писать в столицу, чтобы прислали императорских дознавателей, но то ли письмо не дошло, то ли в просьбе было отказано, но расследование не состоялось. Всё затихло ещё года на четыре, после чего разорили одну из старых безымянных могил, и снова дело замяли, так как молодой маркграф собирался осенью жениться и вся округа готовилась к торжеству.

Затем в замок прибыла госпожа Малвайн и начала благоустраивать свои новые владения. Один за другим умерли родители маркграфа, родилась Агнет, и в деревне уже начали забывать страшную историю, когда округу потрясли известия о новых преступлениях. Вскрыли ещё две старые могилы: молодой прачки и ученика переписчика замковых книг. Обе — в ночи осеннего равноденствия с перерывом в один год. А ещё через год — было это без малого шесть лет назад — маркграф объявил охоту на копателей.

Улль, уставившись невидящими глазами в озеро и комкая подол рубахи, рассказывал, как с наступлением темноты все дееспособные мужчины, вооружившись острыми кольями, окружили кладбище. В самый тёмный час послышался звон лопаты о камень, и крестьяне, запалив факелы, с криками ринулись через ограду под предводительством маркграфа. В ту ночь не пострадала ни одна могила, но случилась куда большая беда — мало того, что не поймали преступников, так ещё и пропали пятеро, и не нашли ни костей, ни обрывков одежды, ничего.

…Они бежали, спотыкаясь о вросшие в землю камни и стягивая вокруг преступника огненное кольцо. Остро пахло смолой, факелы трещали и бросали искры, травы под ногами источали пряный аромат. А у входа в семейный склеп стоял сам маркграф с факелом в правой руке и мечом в левой, готовый свершить справедливый суд.

— А могилы на деревенском кладбище, получается, не пострадали? — спросил Такко, с трудом вынырнув из столь живо представившейся картины.

Улль, давно уже притихший и тащивший лохань обеими руками, даже головой замотал, уронив капюшон на нос.

— Нет, ты что. Наших никто не трогал.

Наших. В том-то и дело, что обидели не своих мёртвых, а чужих. Разорили бы хоть одну могилу на деревенском или городском кладбище — жители не стали бы терпеть, и толпа с кольями и факелами ринулась бы прямиком к замку. Кому ещё и отвечать за преступление, как не хозяину земли, на которой оно случилось? А так мертвецы были чужие, оттого только посудачили и порешили обходить кладбище стороной.

— А захоронения в усыпальнице?

— Тоже не тронули.

Такко остановился и опустил лохань на тропинку: