Борис Акунин - Лекарство для империи. История Российского государства. Царь-освободитель и царь-миротворец

Конечно же, запрещались и недостаточно благонадежные книги — как отечественные, так и иностранные. В их числе оказались произведения Л. Толстого, Н. Лескова, В. Гюго, Г. Ибсена и многих других авторов.

Бдительно следили и за репертуаром театров, поскольку каждый спектакль представлял собой публичное собрание. Современный исследователь Е. Толмачев пишет, что за десятилетие 1882–1891 годов была запрещена к постановке треть (!) отечественных пьес.

Тревога за нравы молодого поколения побудила правительство к пересмотру системы образования. Если при Александре II, в бытность министром просвещения, Д. Толстой не смог полностью осуществить свою охранительную программу, то теперь для этого появились все возможности.

Начали с высшего образования, поскольку студенческая среда с ее революционными настроениями вызывала наибольшее беспокойство.

В 1884 году был пересмотрен либеральный университетский устав, принятый двадцатью годами ранее, на волне реформ. Автономия отменялась, выборы ректоров и деканов — тоже. Теперь они назначались министерством. Кандидат на профессорскую должность тоже либо назначался, либо одобрялся чиновником — окружным попечителем. Учебные программы контролировались и утверждались централизованно.

Началась чистка «неблагонадежных» преподавателей, в результате чего российская высшая школа лишилась многих выдающихся ученых, в том числе из лекторов ушли химик Д. Менделеев, биолог И. Мечников, социолог М. Ковалевский (двое последних даже эмигрировали).

Прямым возвращением к николаевской эпохе, когда студентов держали по-военному, стал запрет носить партикулярное платье — вновь вводились мундиры. Теперь специально назначенным инспекторам (да и полиции) было легче приглядывать за поведением студенческой молодежи и вне университетских стен. Без уже упоминавшейся полицейской «справки о благонадежности» поступить в высшее учебное заведение стало невозможно.

Доступ к высшему образованию был резко ограничен и по имущественному признаку: в пять раз (!) увеличивалась плата за обучение, что лишало огромную массу способных юношей из бедных слоев населения надежды на лучшее будущее. (Это было частью государственной стратегии, на чем мы остановимся ниже.)

Женское высшее образование, и прежде поставленное очень слабо, сочли вообще нежелательным. Причиной тому было активное участие образованных девушек в народническом, земском и даже террористическом движении, а также общий курс на укрепление традиционных, патриархальных ценностей, не подразумевавших женское равноправие.

Закрыли женские врачебные курсы, затем московские Высшие женские курсы, сохранив только петербургские Бестужевские, но ограничили круг преподаваемых наук и число учащихся (на всю империю — четыреста слушательниц). В правительственном докладе говорилось, что «необходимо пресечь дальнейшее скопление в больших городах девиц, ищущих не столько знаний, сколько превратно понимаемой ими свободы».

Наиболее откровенно главный смысл всех этих постановлений был обозначен в циркуляре министра просвещения от 18 июня 1887 г., касавшемся среднего образования. Этот документ получил название «циркуляра о кухаркиных детях».

Министр И. Делянов, верный последователь Победоносцева и Толстого, разъясняя смысл предлагаемых мер, с удивительной откровенностью писал государю: «…Гимназии и прогимназии освободятся от поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, детям коих, за исключением разве одаренных гениальными способностями, вовсе не следует стремиться к среднему и высшему образованию».

Решение проблемы было точно такое же, как с университетами: резко повысить плату за обучение. При тогдашней многодетности платить по 40 рублей в год за среднее образование каждого ребенка могли лишь обеспеченные семьи. Для остальных отводились церковно-приходские школы (в один или два класса), где учили только читать и считать, а главным образом обучали Закону Божию. Преподавали там священники, дьячки или выпускники особых церковно-педагогических заведений. Впрочем, и таких школ было явно недостаточно — около 30 тысяч на всю страну. Перепись 1897 года установит, что 79 % россиян неграмотны.

По замыслу государственных идеологов, весь вред происходил из-за того, что разрушались перегородки между сословиями, что порождало в народе неудовлетворенность и мечту об иной судьбе. По выражению Победоносцева, простой народ следовало удерживать «в простоте мысли». Поэтому следовало поднять перегородки выше и — по возможности — примирить каждую социальную группу с условиями ее существования. Первую задачу, как мы видим, можно было исполнить указным порядком. Со второй получалось трудней.

Правительство — надо отдать ему должное — пыталось облегчить положение крестьян. Для этого, в частности, были снижены выкупные платежи за помещичью землю и отменено «временнообязанное состояние», заставлявшее тех, кто еще не выкупил землю, платить оброк. Это послабление было даровано через двадцать лет после эмансипации.

С 1883 года начал работать Крестьянский банк, выдававший мелким хозяевам и целым общинам ссуды на приобретение земли. В 1887 году по проекту министра финансов Бунге отменили подушную подать, которая все равно плохо собиралась.

Принятые меры довольно существенно улучшили жизнь аграрного населения. Верной приметой этого было повышение рождаемости, в среднем на один процент в год. Но прироста «среднего класса» за счет крестьянства почти не происходило. Правительство всячески мешало этому процессу, искусственно тормозя его: оберегало общинное землевладение, затрудняло переход к личному хозяйствованию, переезд с места на место.

Отделение Крестьянского банка в Симбирске. Фотография

Та же линия проводилась по отношению к новому, быстро растущему трудовому сословию — рабочим. С одной стороны, правительство не хотело доводить их до озлобления, пыталось сделать жизнь «мастеровых» сносной. Как уже говорилось, были приняты законы, ограничивавшие эксплуатацию детей и женщин, началось регулирование условий оплаты и труда, власти пытались посредничать при возникновении конфликтов между фабрикантами и работниками. С другой стороны, любые попытки самоорганизации рабочих, даже не с политическими, а с профессиональными целями, считались преступлением и жестоко подавлялись.

Недовольство и в крестьянской, и тем более в рабочей среде не стихало, что очень беспокоило власть, но не побуждало ее как-то переменить свою социальную политику.