Игорь Абрамов-Неверли - Лесное море

В обширном и теплом новом доме можно было наконец зажить по-человечески и не бояться, что их здесь отыщут. Ничей глаз не мог увидеть их ни снизу, если бы кто вышел из тайги, ни с Седловины, ни даже с самолета, хотя бы он кружил низко, ниже горных вершин. Уже два раза им довелось видеть самолет-разведчик над лесным морем, а он не заметил их. Ниоткуда не видно было ни их постройки, ни дыма. И только если взобраться по высеченным в камне ступеням на лесистую гору, можно было увидеть вход в пещеру и дом внутри — собственно, только его бревенчатый фасад, два окна и дверь.

Первая комната служила кухней, столовой, местом работы и отдыха для всех обитателей дома. Она была и самая светлая и уютная. Здесь всегда пылал огонь под чугунной плитой (в какой фанзе увидишь такую плиту?) и под вмазанным в кан котелком, а рядом оставалось пустое пока углубление для большого котла, который предстояло еще добыть. У стены стоял Лизин «станок» — кухонный стол, а посреди комнаты — длинный обеденный стол, скамья и две табуретки — все это соорудили главным образом Виктор и Швыркин. Впервые пригодилось Виктору в тайге то, чему учили в школе. Работа в мастерской два часа в неделю в течение четырех лет научила его строгать, пилить и сколачивать доски разными способами.

Через весь дом проходил узкий коридорчик. Налево от него были расположены спаленки. В первой — для Ашихэ и Виктора — было довольно светло, так как рядом, в кухне, высоко наверху во всю длину стены прорублено было окно. В следующей комнатке, у Лизы и Леха, было темновато, а в спальне Тао царил уже густой полумрак. Дальше свет и вовсе не доходил. В комнатах Багорного, Алсуфьева и Люй Циня и там, где помещались Швыркин и три зверолова, было уже совсем темно, так что, отправляясь туда ночевать, брали с собой коптилку. Это было единственное большое неудобство дома в пещере.

Параллельно коридору, вдоль всей стены дома, тянулся кан. Он был пониже стола и шириной в метр двадцать сантиметров. Кан обогревал помещение, служил всем лежанкой для сна и проходил в последнюю просторную комнату, пока пустую, оставленную на случай, если появятся новые жильцы. Кончался кан за пристройкой, разделенной перегородкой на склад и хлевик для коз.

Внутри еще требовалась большая отделка, но уже можно было из кухни, где прежде все ночевали, вселяться каждому в свою комнату.

Начали выносить сор, стружку, камни, соскребать с полов грязь и глину. Лиза устроила генеральную стирку. Когда она стала раздавать всем чистое белье, Коропка вдруг встрепенулся:

— Ах боже мой, Витек, как мудр наш польский язык! Знаешь ли ты, что в старые времена в Польше подштанники назывались «последыши»? Потому что они и в самом деле последние на теле.

Виктор взял в руки эти белоснежные «последыши», представлявшие такой резкий контраст с его грязными лапами, и ощутил зуд во всем теле, от подмышек до немытых ног. Другие тоже в той или иной степени испытывали это ощущение. Все были убийственно грязны.

Сразу после обеда началось мытье. Грели воду в котелке и горшках. Женщины мылись в комнатах, мужчины в кухне устроили настоящую баню. Дом был полон пара, запаха мыла и суеты, как перед большим праздником.

Ашихэ стояла у себя в комнате в одной рубахе, погрузив ноги в горячую воду. Ей не хотелось выходить из плетеной корзины, заменявшей лохань. Перед ней на стене висел кусок оконного стекла, оправленный в кожу, он заменял зеркало. Ашихэ расчесывала волосы, напевая песенку, мотив которой сегодня с утра звучал у нее в памяти. Извечная деревенская песня о парне и девушке, простая, но пленительная, с припевом: «птицы летят на юг, а люди — к счастью».

В комнату заглянула Тао.

— Можно?

— Да, да, входи, дорогая, зачем спрашиваешь?

Тао, войдя, придержала дверь рукой, словно хотела закрыть ее на засов, и осмотрелась. В клетушке было очень чисто, тепло, по-семейному уютно. Кан застлан одеялом, из-под которого виднелся край белой простыни, наброшенной на шкуры. На стене — ружье Виктора, его сумка и «лимонка» японская граната. (С маузером Виктор никогда не расставался, носил его в починенной наконец деревянной кобуре.) Вместо цветов — повсюду сосновые ветки. Эта зелень и запах хвои напоминали о сочельнике.

— Старшая сестра, я не раз собиралась поговорить с тобой…

— Вот и хорошо. Теперь у нас есть время.

Ашихэ выскочила из лохани, вытерла ноги о циновку и, поджав их, села на кан. Сорочка соскользнула со смуглого плеча, обнажив сформировавшуюся уже грудь. Только эта грудь мешала принять Ашихэ за девочку.

— Хорошо, что ты зашла. Смотри, разве здесь не чудесно?

— Да, чудесно.

— У меня такое чувство, словно только сегодня наша свадьба…

— Да, я слышала, как ты поёшь.

— Мне вспомнилась одна песенка. Я певала ее в те времена, когда мы, Вэй-ту и я, познакомились и плыли за гусями. Он мне тогда сразу понравился больше всех, кого я встречала. Но меня занимали дела поважнее, и притом я была женой Третьего Ю — только не всамделишной, конечно.

— Знаю. Ты говорила.

— Мы с Третьим Ю собирались на другой день идти в Эму продавать шкуры и мясо тигров. Вэй-ту непременно хотел ехать с нами. Хорошо, сказала я, но после этого ты не должен со мной больше видеться, Вэй-ту, не приходи никогда в Фанзу над порогами. У меня уже тогда было предчувствие… Однако мне и в голову не приходило, что он будет моим мужем. А теперь — этот дом! И я, вот видишь, забыла о тех старых делах, хлопочу тут, как всякая женщина, украшаю комнату, только и думаю, что бы повесить на стену и не слишком ли тут темно будет для малыша…

— Для кого? О чем ты говоришь, не пойму.

— Ах, да, ты ведь еще не знаешь! Мы с Вэй-ту решили пока никому не говорить. Ты первая узнала… У нас будет ребенок. Не веришь? Правда, правда! Я уже его чувствую… Вот сама послушай.

Она взяла руку Тао и сунула ее к себе под сорочку, пониже сердца.

— Слышишь?

— Нет.

Ашихэ притихла, вслушиваясь в то, что происходило у нее внутри.

— Верно, сейчас и я ничего не слышу. Маленький застеснялся, должно быть. Как бы я хотела знать, кто это будет, мальчик или девочка! Вэй-ту хочет дочку — ну, не странно ли?

— Странно.

— Что с тобой, Тао? Ты так побледнела. Нездоровится?

— Да, мне что-то нехорошо. Переутомилась. Все это было мне не по силам.

Тао встала. Зачем ей сидеть тут на краешке теплого чужого кана, как бедной родственнице?

— Но ты же хотела о чем-то со мной поговорить?

— Я? — удивилась Тао, неподвижно глядя в счастливое, просветленное лицо Ашихэ. — Не помню. Зашла я, собственно, за гребнем. Одолжишь его мне?

— Конечно. Он там на полочке, справа. Прими его от меня в подарок.

— Нет, я его верну. Непременно верну.

— Иди, приляг, Тао, раз ты себя плохо чувствуешь. Теперь можно себе это позволить. Спешить некуда.