Владимир Видеманн - Запрещенный Союз. Хиппи, мистики, диссиденты

Леннон рассказывал, что познакомился там с человеком, выдававшим себя за немецкого космонавта, уполномоченного якобы лично Гитлером нанести из небесных высей удар по Америке. Доверительные отношения между узниками совести начались с выпивки. Света, посещая Сашу раз в неделю, тайно проносила ему в отделение крепкие напитки. Однажды, хорошо подпив, Леннон приветствовал санитара римским салютом и выкриком: «Зиг хайль!», после чего космонавт стал забрасывать удочку: мол, я свой. Александр подумал, что парень просто хочет бухнуть, и по доброте душевной пригласил его «к столу». Тут-то «немец» и раскололся… В истории с тайной космической миссией Адмирал Канарис увидел жест Провидения. Теперь адепты космических тайн синхронно маршировали прусским шагом по палате, наводя мистический ужас на остальных ее обитателей…

Вся эта история, понятное дело, имела бы чисто параноидальный характер, если бы не свидетельство Йокси, сделанное почти тридцать лет спустя. Описывая запредельный опыт своего пребывания в пределах колоритного дома на Палдиски-мантеэ — легендарного места для всех таллинских фриков, — он, в частности, упомянул некоего немецкого аса времен Второй мировой: «Я называл его Адольфом. Был он педант до мозга костей, носил всегда словно отглаженную пижаму в синюю полоску. Он аккуратно укладывал ее на прямоугольный кусок фанеры и покрывал матрацем. Поверх без единой складки, будто по шнурку, натягивалась простыня, взбивалась подушка… Адольф ложился спать всегда в одно и то же время — минута в минуту. Я давно присматривался к нему. Мне казалось, что он может открыть мне что-то очень… тайное. Что-нибудь из истории. Но — всё по порядку.

Я узнал от более-менее вменяемых хроников, что Адольф — бывший летчик люфтваффе и лежит в восьмом отделении еще с окончания ВОВ. Эта информация поначалу показалась мне подозрительной, и я решил ее проверить. Времени у меня было много… восемь месяцев (как оказалось). Найдя „переводчика“ за полсигареты „Прима“, я основательно насел на Адольфа, который оказался удивительно активным и эмоциональным рассказчиком. За несколько недель у нас установилась традиция бесед, сдвинувшая расписание „интернированного летчика“ (так он представлялся) на целый час.

Адольф поведал мне, что был сбит где-то над Дрезденом, а до тех пор их эскадрилья воевала в Африке. Он был уверен, что война еще не кончилась, но подписано перемирие, по которому идет обмен пленными, и что скоро (ну совсем скоро) его обменяют на советских асов. Я слушал его и ловил себя на мысли, что где-то в чем-то он… абсолютно здоров. Его просто закачали лекарствами. Хотя летчик и намекал на какие-то секреты, из-за которых его держат в этой „казарме“, но узнать о них мне не удавалось, как я ни старался.

Между тем надо рассказать, что отделение это находилось на втором этаже старого здания из серого известняка. Толщина стен достигала полутора метров, окна были двойные, решетки покрашены белой краской. Заведующим отделением тогда был доктор Мадисон, впоследствии окончательно перешедший на сторону своих пациентов. Адольф соблюдал чистоту и порядок, и я знал, как расшевелить „аса“… Однажды на свиданке я уговорил сестру принести мне в бутылке из-под кваса ликер „Вана Таллин“. На следующий день, в субботу, Галка со страхом передала мне алкоголь: „Только все сразу не пей, пожалуйста… и с днем рождения тебя, братишка!“ По новой „традиции“ Адольф исполнил тирольскую песню и уже собрался отойти ко сну, но я заговорщически подмигнул ему и отослал „переводчика“ к двери, на наблюдательный пункт в замочной скважине:

— Увидишь дозор, немедленно доложи по форме! Шагом марш!

Когда хроник-переводчик, отдавая честь, погрузился в темное пространство палаты, я почти шепотом сказал „асу“:

— Херр Адольф, дас ист шнапс…

Немец недоверчиво посмотрел на пластиковую бутылку из-под кваса.

— Битте, Адольф! Прозит!

Я и сам не подозревал, что знаю так много немецких слов. В глазах Адольфа сверкнули озорные огоньки, хотя он еще думал, что я его разыгрываю. Я налил ликер и протянул летчику. Адольф поднял мензурку и, рявкнув: „Хайль Хитлер!“, резко опрокинул содержимое в рот. О-о… это было неописуемое преображение! Я не давал ему расслабиться, налил снова и протянул шоколад на закуску. Адольф недолго отказывался и выпил еще. Спрятав „шнапс“, я позвал „переводчика“ и потребовал доложить обстановку. Было тихо. Тогда я приступил к допросу немецко-фашистского „аса“ с помощью приближенного (сигаретой „Прима“) полиглота-„офицера ГРУ“:

— Спроси его, что он делал в декабре сорок четвертого года. Только не бей… — приказал я подчиненному.

На чистом немецком с русским матом вопрос был задан, последовал ответ:

— Я выполнял задание фюрера… но не могу об этом никому рассказать. Я давал клятву. Даже Геринг не может об этом спросить меня!

„Да-а-а… — подумал я, — повеселимся сегодня“.

— Не хочешь отвечать — пей!

Я разлил „Вана Таллин“ на троих:

— Прозит! Зиг хайль!

Я пытался „вскрыть“ Адольфа на доверии. Мол, и мне близки идеи национал-социализма.

— Давай, колись, колись, гнида фашистская… Что смотришь? Скажи ему, что я не верю ни одному его слову, — обратился к „гэрэушнику“.

Пьяный Адольф уже орал солдатские песни и вдруг сказал такое…

— Нас готовили управлять ракетами, мы должны были бомбить Америку… — произнес он и осекся.

Больше он не проронил ни слова, в его глазах появился безумный страх… На следующий день Адольф метался из угла в угол, а я незаметно высыпал на его постель пепельницу. Что тут началось!.. Летчик несколько раз подходил ко мне и спрашивал, не видел ли я, кто это сделал. Я пожимал плечами… Утром я проснулся от холода. Приподнявшись на подушке, я не мог поверить своим глазам: в окне не было ни решеток, ни рам, ни стекол. Все это аккуратно лежало внизу, на снегу. Не было в отделении и Адольфа. Отсутствовал он целых три недели.

„Ас“ взломал рабочую бытовку рядом с ипподромом и прикинулся в то, что там нашлось: ну там фуфаечка, ватные штаны, резиновые сапоги, ушанка… Была суббота. Какая-то старушка пожалела бомжика и одарила трояком… Потом „летчик“ оказался в районе Хийу, где его узнала еще довоенная подруга юности… У нее Адольф кантовался две недели. Подруга, вдова его старого друга, одела „аса“ в приличный костюм и пальто… Затем он появился в центре города на Выйду-вяльяк: солидный, в дорогом пальто, костюме и с тросточкой Адольф на переходе, не дождавшись зеленого света, вытащил член и начал, простите, ссать у всех на глазах, в час пик. Его арестовали и препроводили в центральное отделение милиции, располагавшееся напротив. Там он говорил исключительно на немецком. Менты растерялись: явно интурист не в себе… Вызвали консула из Питера. Консул признал Адольфа своим соотечественником, совсем немного осталось до отправки на родину „иностранца без документов“… Но тут кто-то — так, на всякий случай, — спросил его: