Владимир Видеманн - Запрещенный Союз. Хиппи, мистики, диссиденты

В общем, когда мне стало совсем хреново, более вменяемый народ это дело просек и поспешил на помощь. Герлы решили отпоить меня чаем, чтобы я смог потом прополоскаться, выгнав яды. И вот меня подняли под руки с кушетки и протянули мне чашку с чаем. А у меня в это время пошла шиза, что все эти люди — какие-то незнакомые мне злодеи (человеческие лица под астматолом сильно меняются), которые хотят меня окончательно травануть. Я отчаянно упирался, будучи уверен, что речь идет о жизни и смерти. Впрочем, неизвестно: может, так оно и было? Бывали случаи, когда люди откидывались от передозняка астматола: у кого дыхание схватит, у кого судорога или еще что-нибудь фатальное. Так что кто знает, не отпои меня тогда девушки, может быть, и не читали бы вы сейчас этих строк…

В конце концов я забылся постинтоксикационным сном, а потом, проснувшись среди неопределенного времени, обнаружил рядом с собой на кушетке еще одно тело. Но поскольку все продолжало плыть, то я долго не мог понять, что бы все это значило. Дальнейший мой опыт можно сравнить разве что с химической свадьбой Христиана Розенкрейца, легендарного основателя ордена: „Я испугался, подумав, что это, должно быть, еще один трюк дьявола, причинившего мне немало зла, и тут вдруг почувствовал, будто меня дергают сзади за платье. В ужасе я оглянулся и увидел прекрасную восхитительную Деву в небесно-голубом одеянии, усеянном золотыми звездами, и с большими красивыми крыльями, имевшими множество глаз. С помощью этих крыльев она могла подниматься вверх. В правой руке она держала золотую трубу, а в левой — большую пачку писем на всех языках…“

После „химической свадьбы“ мы с моей Девой пошли на выставку современного искусства, проходившую в известном в те времена выставочном зале на Малой Грузинской. Там астматол продолжал действовать: изображения на холстах в большинстве своем в точности соответствовали психоформам, душившим меня в ночь накануне: девы с крыльями, головы с чакрами и тексты, тексты, тексты… Письма на всех языках, даже ангельских. Примерно такого рода произведение — испещренное марсианским шрифтом масляное полотно невероятных размеров — привлекало больше всего внимание искушенной публики, усматривавшей в схематических кругах и стрелах шаманистического чертежа „схему кармических соответствий“. Дева с трубой предложила пыхнуть. Потом появились мальчики с папиросами, и мы пыхнули еще. Уже совсем на выходе некий тип с нечесаной копной волос и в потертом пальто вручил — с тайным подмигом, как Билли Бонс черную метку — в шесть секунд на месте выполненный автошарж с автографом „Зверев“. Это был тот самый Зверев [105] Анатолий Тимофеевич Зверев (1931–1986) – советский художник, известный представитель второго русского авангарда. — герой московского арт-подполья».

Впрочем, гораздо более андеграундные «звери» водились у нас на «Щелковской». Одним из них был Хайдар-ака [106] Гейдар Джахидович Джемаль (1947–2016) – российский исламский общественный деятель, председатель Исламского комитета России, один из инициаторов создания и член координационного совета «Левого фронта» России, депутат Национальной ассамблеи Российской Федерации. (Константин Серебров в «Мистическом андеграунде» описывает его как Зверика-Али) — непременный участник южинского салона тайновидцев, действовавшего под эгидой писателя Юрия Мамлеева [107] Юрий Витальевич Мамлеев (1931–2015) – русский писатель, драматург, поэт и философ, основатель литературного течения «метафизический реализм» и философской доктрины «Вечная Россия». .

Хайдар-ака — грузный тридцатилетний мужчина с живыми светлыми глазами, длинными черными локонами и густой бородой — с виду напоминал средневекового каббалиста. У него раскручивался техтель-мехтель [108] Флирт ( нем. простонар. ). с хозяйкой щелковской квартиры. В гостевой комнате, помимо стола с Птицей, стоял книжный шкаф с иностранными книжками и самиздатными копиями текстов Хайдара. Посещая время от времени наши пенаты, Хайдар-ака любил присесть на кухне с чайком и порассуждать об очередных прочитанных писаниях. Например, о «Господине Гурджиеве» Луи Повеля [109] Луи Повель (1920–1977) – французский журналист и писатель, редактор газет «Комбат» и «Пари пресс», журналов «Мари Клер» и «Ар эн культюр»; провел 15 месяцев в группе Гурджиева. . Кто такой Гурджиев — я тогда еще толком не знал, но обнаружил в волшебном хайдаровском шкафу машинописные листы с текстом книги Петра Успенского [110] Петр Демьянович Успенский (1878–1947) – математик по образованию, русский философ, теософ, эзотерик, оккультист, писатель; сподвижник Гурджиева. «Четвертый путь». Начал читать и понял, что это как раз то, что непосредственно касается тех самых магических методологий, до которых я ощупью добирался самостоятельно.

Российский мистик греко-армянского происхождения Георгий Иванович Гурджиев известен прежде всего как основатель теории так называемого Четвертого пути, где человек представляется как вполне механическое сочетание химических элементов, но при этом якобы имеет шанс стать «настоящей» индивидуальностью, то есть своеобразной «неделимостью», неразложимой цельной натурой.

Главным гурджиевским гуру в Москве, да и во всем СССР в целом, был в те времена Владимир Степанов — один из мэтров южинской тусовки метафизических антигуманистов. Будучи мастером Четвертого пути, он подчас очень жестко стелил, но вместе с тем являлся воплощением джентльменской корректности, снисходительно-ироничной и слегка опереточной. Степанов взял от Гурджиева идею эзотерического круга посвященных как истинных индивидуумов, как бы «химически» противостоящих разлагающей кислотности механического человечества. Вместе с тем всякая «индивидуальность», сколь бы элитарной она ни представлялась, мыслилась в сухом остатке как все тот же «набор невротических доминант», уходящих в общую психопатологию рационального бытия. Поэтому рыцарское собрание очень быстро превратилось в «Корабль дураков»: именно так Степанов именовал круг московских шизоидов.

О московском антигуманизме как (анти)общественном движении до сих пор мало что известно. Оно зародилось в конце 1960-х в так называемом южинском шизоидном подполье — как потом стал именоваться богемно-интеллектуальный салон писателя Юрия Мамлеева в Южинском переулке. Сам Юрий Витальевич, будучи сыном психиатра, с детства перечитал всю профессиональную библиотеку отца и с тех пор интересовался проблемой психических патологий, которые и стал описывать в художественной форме в своих произведениях. Человек в творчестве Мамлеева предстает не как независимая личность, но как парадоксальный набор невротических доминант. «Правильного человека нет и быть не может», — таково в сущности творческое послание писателя. Заданный Мамлеевым, как говорят сегодня, нарратив нашел резонанс в определенных кругах московских интеллектуалов, скептически воспринимавших советскую действительность и увидевших в персонажах Юрия Витальевича как бы антигероев нового времени.