Владимир Видеманн - Запрещенный Союз. Хиппи, мистики, диссиденты

А мы в это время смотрели другое кино: хозяйка квартиры, Рути, стала раскладывать по невидимым полкам невидимых кукол. Потом она спокойно, как-то по-домашнему, подняла подол и пописала. Оля-Хая, приставив указательный палец к спине Толика Батрака, вела огромного парня, как телка́, а тот, как только Оля убирала палец, тут же падал и сильно ударялся головой о пол. Я убеждал, что из любого положения есть выход, но на окнах были решетки, поскольку квартира находилась на первом этаже. Усилием воли я просочился через трещину в оконном стекле и оказался снаружи. За мною последовали Толик Батрак, Рути и Оля. План созрел как-то сам собой и мгновенно: идем в Музей Чюрлениса.

Ранним утром мы выдвинулись двумя группами: Оля и Батрак пошли параллельной улицей, а я со своей четырнадцатилетней литовской подругой направился к мосту. Там мы с удивлением обнаружили Толика, который бил тяжелым кулаком в ствол березы, приговаривая:

— Сука, ты же обещнулась, какого хуя ломаешься, проститутка? Я же тебе весь Шанель в стакан вылил. Пила, а теперь — динамо! Пойдешь со мной, блядь?

— Полегче, Толян, здесь несовершеннолетние, — показал я на Рути.

— А, Йокси! Ты посмотри на это полено. Я уже полчаса ее на найт пишу, а она целку-невидимку из себя корчит!

По-видимому, в этот момент иллюзия рассеялась перед взором Батрака, и он как-то виновато отвернулся к волнам Нямунаса. За те 15 минут, которые прошли с момента нашего расщепления, произошло еще несколько событий. Оля шла с Батраком до булочной. Перед лавкой Анатолий, как истинный джентльмен, снял с себя последнюю рубашку, повесил ее на Олю, чтобы не замерзла сырым утром, а сам, дрожа от холода, вошел в магазин, чтобы что-нибудь спиздить съестного. Толик был первым покупателем, поэтому весь персонал булочной внимательно уставился на полуголого, босого, волосатого и бородатого Батрака, который, ежась и потирая плечи, дробно отбивал зубами гимн СССР и громко вскрикивал: „Холодно! Дайте булочку, гады!“ Напугав продавцов, Толян схватил штрудель, оторвал от него кусок и кинул его в сторону кассы. „Ложись, рванет!“ — закричал московский громила-хиппи и страшно выбежал на тихую, сонную улицу. Оле стало не по себе, и она потерялась…

Рути захотела есть. Я оглянулся: где бы достать еду. Тут неожиданно я увидел в распахнутом окне мансарды, на подоконнике, тарелку с пирожками. Даже запах услышал (а почему запахи „слышат“?). Мансарда находилась на третьем этаже от земли, но меня это нисколько не смутило. Я протянул руку и без труда достал пирожок. Предложив его голодной девочке, я разломил пирожок пополам и сказал:

— Я всегда знал, что он с мясом.

И выбросил обе половинки назад, за спину. Рути смотрела на меня как на фокусника. Она больше не хотела есть.

— Иногда, герла, человек рождается на этом свете только для того, чтобы взмахнуть рукой в определенный момент жизни. После этого можешь делать себе харакири. Все равно жизнь состоялась… — втирал я доброй глупышке Рути.

Кто-то забавный на кривых ножках болтал все время и, как заправский гид, рассказывал о достопримечательностях бывшей литовской столицы.

— Поехали в Палангу! Там есть музей янтаря! — сказал незнакомец и ловко исчез на четверть часа.

Мы оглянулись и с удивлением обнаружили себя за городом, поднимающимися в гору по шоссе Каунас — Паланга. Оглянувшись на уютный и все еще не узнанный город, я убедил компанию вернуться к ранее намеченному плану — к Чюрленису. И тут снова появился колченогий.

— Куда же вы, пипл? В Паланге много янтаря! — сладко звал черт.

— Не оборачиваться! Все за мной! — крикнул я и… оторвался от земли.

По воздуху было очень удобно идти. Надо только чуть-чуть приспособиться и привыкнуть, тогда ходьба на высоте 1–2 метров от земли может доставить массу наслаждения. Но есть одно условие: никогда не пытайтесь понять, как это происходит. Как только я об этом подумал, сразу мои вышитые пацификами и цветочками тенниски коснулись шершавой поверхности дороги, а верные спутники бодро прошагали над моей головой и приземлились в районе бензоколонки…

— Ты что! Белены объелся?! Идешь по осевой. Я же тебя сбить мог! — орал черт-дальнобойщик из кабины рефрижератора.

— Не объелся, а напился. А ты, значит, настырный? То в Палангу нас звал, а то вдруг из Паланги едешь…

Я посмотрел на водилу и заметил, как неуютно он себя почувствовал. На всякий случай я перекрестил его.

— Вот это правильно. Нашего брата благословлять надо, а то не ровен час… Сначала я подумал, ты… того. С приветом. Но, если верующий, садись. Куда едем? — Черт прищурился и протянул мне приличные местные сигареты „Кястутис“.

— До бензоколонки, — спокойно произнес я, угощаясь табаком у черта.

— У Вильнюса? Или тебе в Паневежис? — Алчный огонек пробежал в глазах козлоногого.

— Вот до той, — показал я ему на АЗС в трехстах метрах.

— Да ты, пацан, видать все-таки… того!

Черт отжал сцепление, и мы покатились по инерции к самому волшебному городу. У бензоколонки, догнав летунов, я высадился из рефрижератора и пошел с ними… инкогнито. Никто не догадывался о моем присутствии, а между тем говорили обо мне.

— Странный он, этот Йоксис, — Рути произносила мое имя по-литовски, — сказал, что выход есть и… Кто-нибудь помнит, как мы вышли из квартиры?

Оказалось, никто не помнил. Меня это насторожило. Там все время крутился этот, на кривых ножках… блин. Это же был… стул. Старый резной стул. Кажется, единственный представитель мебели среди пустых обоев со следами светлых пятен от когда-то висевших здесь фотографий и картин. На кухне был стол, но не было стульев. С тех пор как мы явились с вокзала, я ни разу не присел. Некуда было. Весь процесс прошел на ногах. Я просто не впустил сон в свою реальность, но реальность становилась все более и более своей. Это не был сон, но это не была и реальность, это было параллельное бытие…

И вот выпил я чашечку-другую, чувствую — начинается приход, как с циклодола, но помягче и поглубже. Ну а потом пошло-поехало: лежу с открытыми глазами — начинают всякие чудища мерещиться, шкафы двигаются; глаза закроешь — идут перед взором тексты, тексты, тексты, лента текстов сверху вниз, на непонятных языках и в загадочной графике, но ты все равно в них как-то вникаешь, уводишься ими в пучину бездонного бреда, пока не натыкаешься на какую-нибудь стремную сущность. От контакта с ней, как от шока, вновь приходишь в себя, открываешь глаза, а тут все то же: шкафы двигаются, телефон начинает играть, как радио; во рту чудовищный металлический привкус, стены колышутся, а по тебе бегут тараканы. Закрываешь в ужасе глаза — опять тексты. Идут и идут, сплошной лентой. Прямо сплошной концептуализм какой-то!..