Владимир Видеманн - Запрещенный Союз. Хиппи, мистики, диссиденты

Летом того же года эти рясы, так и не сданные назад в театр, были использованы в новом маски-шоу, помасштабнее предыдущего. У нас в Таллине тогда снимали фильм про Тиля Уленшпигеля и в качестве массовки набирали разных людей. На Ратушной площади был организован средневековый рынок: с лотками, акробатами, стражниками и даже специальным инквизиционным костром, где к возвышавшемуся над всей сценой столбу было привязано чучело растрепанной ведьмы, обложенное внушительными вязанками хвороста. По рынку тусовался загримированный и переодетый народ, рыскали киношники и раздавала в мегафоны команды режиссура. Мы с Эдиком наблюдали за всей этой сценой со стоявшей неподалеку от места действия лавочки, скручивая папиросу. Тут я вспомнил, что у меня дома завалялись две монашеские рясы. Не слабо ли будет для прихода прикинуться под доминиканцев и затесаться в толпу? Эдику идея понравилась, мы сгоняли за рясами и, подходя к съемочной площадке, надели их поверх одежды. Получилось неплохо. В таком виде мы запросто зашли за техническое ограждение и принялись разгуливать по рынку. И тут, к удивлению, обнаружили знакомое лицо: Викинг!

Этот Викинг был странный парень. Родом из Барановичей, он в самом деле напоминал своим видом, учитывая волнистый хайр до плеч и серьезную бороду, древнего берсерка — человека-медведя. И вместе с тем — православного батюшку. В Таллин Викинг, он же Витя, приехал вскоре после Леннона, тоже по наводке Люти — той самой девушки, с которой я впервые встретил Сашу в нашем городе на Ратушной площади снежным январским днем семьдесят четвертого. Для вписывания в уленшпигелевский типаж Викинга даже не пришлось специально гримировать. Он играл роль нищего, сидя на земле, в лохмотьях и босиком, прислонившись спиной к столу менялы.

Прямо у него под ногами я увидел знакомую фигуру из двух длинных булыжников: L — лобное место, мистическая Голгофа. В это время режиссер начал давать команды в мегафон. По всей видимости, сцены были просчитаны, и народ, находившийся в поле зрения камер, должен был выполнять какие-то строго определенные действия. А нам с Малышом что делать? Тут мне пришла в голову одна идея, и я срочно поведал ее остальным.

Викинг, который по официальному сценарию должен был просто сидеть — почему-то со свечой в руках — перед своей деревянной чашей для подаяний и ни хрена не делать, превращался в торговца-свечника. Мы с Эдиком, два монаха, подходили к нему, потом я доставал из кармана монету и бросал ее в чашу. Викинг со словами «спасибо, падре» протягивал мне свечу, которую я церемонно принимал, крестя при этом берсерка характерным римским двуперстием.

— Приготовились, — послышался голос режиссера, — камера!

Тут весь народ вокруг заходил, задвигался, откуда-то взялись всадники в латах… Мы с Эдуардом, следуя собственному сценарию, как бы прогуливаясь с глубоко опущенными на лицо капюшонами, подошли к Викингу.

— Благослови, святой отец!

Я демонстративно кинул в чашку медную монету… И здесь все почему-то закричали, запричитали… Я глянул в сторону — над центральным столбом поднимались черные клубы дыма, словно горели автопокрышки. Это инквизиторы подпалили ведьму. Огненные языки взмыли к небу, в синеве которого высоко-высоко блестел крест на шпиле церкви Святого Духа. Это, собственно говоря, был единственный дубль, в котором мы с Эдиком снялись в качестве монашествующих ученых.

Мы оставили Викинга сидеть у его чаши, а сами прямо в рясах отправились на поиски новых приключений. Хорошо, что в это время весь центр Старого города был буквально заполонен артистами, так что наш вид на этот раз — даже в винном отделе гастронома, не говоря уже про папиросу в руке, — ни у кого не вызывал каких-либо особых эмоций.

Как-то раз я зашел к Леннону в его знаменитые апартаменты у Вечного огня. Взглянув на Сашу, я поразился огромному свежему шраму на его левой щеке.

— Шрам украшает мужчину, — сказал он мне, смеясь.

Но суть дела разглашать отказался. Намекал лишь на оккультные бои с магическими противниками. Леннон всегда оставался верен себе. В стремлении к абсолютному гнозису, предполагающему полное преодоление в себе всего человеческого, он с недавнего времени даже пытался есть сырую плоть. Впрочем, организм такие деликатесы упорно отказывался перерабатывать. Однажды его вырвало сырым мясом прямо на ковер у меня в комнате.

В теологии Саша тоже пошел весьма далеко. Его последняя теория состояла в том, что определенные магические практики способны избавить от вечного ада не только людей, но даже самого Сатану. Искупление грехопадения Люцифера — та самая проблема, которая двигала Леннона на самые, казалось бы, умопомрачительные «человеконенавистнические» проекты. Одним словом, его джокерский пароль звучал так: «В магии все дозволено, в магии все возможно».

Рам относился к ленноновским экспериментам весьма неодобрительно и даже совсем запретил ему ездить к себе. Мне Дед говорил по этому поводу:

— Общение с Блэк Сашей будет тебе сильно мешать, поскольку он нагнетает вокруг себя черномагические силы, которые потом воздействуют на все его окружение. Вопрос в том, как долго он сможет управлять этими силами, насколько хватит его концентрации. Тем более что постоянная концентрация как перманентный стресс подрывает саму способность концентрироваться, поэтому тот, кто не владеет нуль-защитой, в конечном счете сам становится жертвой вызванных им концентративных сил. Это старая истина.

Интересно, что вскоре после этого разговора Леннон рассказал мне странный эпизод. Речь шла о магических талисманах, которые мы однажды сделали себе в Лангерма из данного Рамом материала. На вид каждый талисман представлял собой расписной тряпичный мешочек на шнурке, в который были вшиты различные средства. Рам лично зарядил оба мешочка, сообщив им особую колебательную частоту в диапазоне радио самадхи.

И вот я как-то заметил, что ленноновский талисман как бы прожжен: в дыру с обгоревшими краями выглядывало лицо Парамахансы, маленькое фото которого составляло часть содержимого всей упаковки. Саша объяснил, что во время очередной «медитации» из печки выскочил уголек и попал прямо в мешочек. Леннон это воспринял как знак вхождения в талисман силы космического Агни в роли защитного идама.

Между тем ходили разговоры, что это Викинг порезал Леннона за Люти. По ночам Викинг мел улицы Старого города, а днями рисовал черной тушью на белых листах псевдоготические пространства средневекового миража — с черными кошками, вещими во́ронами, колдунами-монахами и магическими королевами. В качестве самой главной из них — той, кто всех румяней и белей, — и на полотне, и в жизни выступала Люти, родившая берсерку ребенка.