Юрген Ангер - Шварце муттер

- Merde, merde, merdere, - задумчиво и словно сомнамбулически выговорил ландрат, и откинул голову, гордую, на длинной стройной шее, и улыбнулся змеино. Львиная грива его разметалась по плечам, словно отброшенная шквальным ветром, - Прощай, малыш.

«Хоть – не Коко» - успел подумать Яков. Гайдуки подхватили доктора, как вещь, и стремительно понесли – так демоны уносят грешника в ад. Да и ад оказался неподалеку – маленькая процессия миновала залы с оленями и картинами Каравака, парадную лестницу с сахарными белыми львами, черную лестницу, сад…Яков следил почти глубокомысленно – куда его несут. И внутренне рассмеялся – когда догадался. Французская скороговорка графа оказалась точной рекомендацией – Яков понял это, когда уже летел, пущенный с ускорением, с размаху – в широкую и глубокую выгребную яму, загаженную по самый край многочисленной левенвольдовской дворней. Плюх – и глубокое, мгновенное погружение. Как говаривал любитель пословиц доктор Бидлоу – «что упало, то пропало».

- Блядвы курляндские!

Комья грязи ударили в стекла кареты и ленивыми струями поползли вниз. Густель фон Бюрен извернулся на сиденье и с удовольствием наблюдал в заднее окошко, как с задором винтит хулигана тайная полиция.

- За что они нас ненавидят? – сестрица Бенигна закрыла лицо ладонями и, кажется, уже приготовилась рыдать.

- Не вас, сестренка, меня – я слишком уж похож в профиль на собственного брата, и русские патриоты частенько принимают меня за него. Мне уже прилетали за этот месяц и камень, и прокисший хлеб.

- Что дурного мы им сделали? – прошептала в отчаянии Бенигна.

- Жаль, что вы незнакомы с конной выездкой, сестренка. Первое правило дрессировки – крупные животные понимают только силу. Одну только силу, а мы все пытаемся – лаской, лакомствами. Не выйдет, увы.

Молодой майор глянул искоса на свою спутницу. Бенигна, жена его старшего брата, нравилась ему, как, впрочем, и всем без исключения мужчинам. Узкая талия, узкие плечи – и тут же замечательно развитый бюст. Густель делал титаническое усилие, чтобы при разговоре смотреть невестке в глаза, и вряд ли позже он смог бы в подробностях припомнить, какое у нее лицо. И отчего-то ему хотелось злить ее – он, словно в детстве, дергал за косички девочку, которая нравится, но не видит его в упор.

- Выходит, люди ненавидят нас за то, что мы добры? – вопросительно проговорила Бенигна, - И нам следует сделаться злыми?

- Следует скрепить сердце, - с улыбкой подтвердил майор, - И особенно моему брату. Он в последние дни совсем уж подался в самаритяне. Он еще слушает вас, сестренка, когда вы даете ему советы?

- Уже нет, - вздохнула Бенигна, - Гензель невыносим. Он слушается разве что муттер, и еще Гасси Левенвольда – оттого, что боится его. Боится, что Гасси его отравит, он ведь у нас великий отравитель. А что натворил мой грешный ангел на этот раз?

Густель криво усмехнулся, задумался на мгновение, но потом все же ответил:

- Мой брат, подобно Ланцелоту, вступился за деву в беде. Муттер порешила было отправить кузину свою, цесаревну Лисавет, в монастырь, из-за разгульного образа жизни, который ведет эта легкомысленная особа, и все советники ее были за. И лишь ваш супруг, сестрица, решительно выступил против. Он не был убедителен в аргументах, но взял нахрапом. Он столь страстно декламировал: «Это жестоко! Это неправильно!», и рычал, и топал – гонители принуждены были отступить. Дева извлечена из беды и радует двор очередными нетрезвыми выходками, а брат мой – получил репутацию пацифиста и добросердечного мямли.

- Уж будьте точны – мямля или страстный нахрап? – тонко улыбнулась Бенигна. Она представила схему русского престолонаследия – четко, словно вышивку на канве – и мгновенно разгадала немудреную игру своего супруга. И в самом деле, он прав – не стоит класть все яйца в одну корзину, должна присутствовать и запасная.

Густель, ожидавший взрыва – ревности, гнева – глядел на спутницу свою с неподдельным изумлением.

- Я не стану упрекать Ланцелота, - продолжила Бенигна, - Все равно никто не поверит, что подобное имело место. Страшный, злобный граф Бирон – и вдруг сказал доброе слово? Увы, злодейская репутация его неколебима. Даже ваша милейшая невеста, фройляйн Меншикофф, не так давно меня же убеждала, что муж мой – сам дьявол. Эта юная девица была в нашем доме третьего дня, и припадала к моим стопам, в надежде смягчить участь собственного брата. Ей ударило в голову, что брат ее похищен, что мой злодей и негодяй Гензель удерживает юношу силой в застенках, и шантажом вымогает у бедняжки то ли авуары, то ли банковские счета, - Бенигна невинно улыбнулась, - Ну не глупости ли это, любезный мой братец?

Майор густо покраснел, даже шея его под моднейшим кроатским галстухом залилась краской.

- Глупость, сестричка, - подтвердил он лающим голосом, - Повеса сей изволит где-то пить и предаваться блуду. Мне так думается. Уж точно брат его не крал.

Бенигна улыбнулась еще нежнее. «Квиты, братец». Она знала наверняка, что «кназ Меншикофф», сынишка знаменитого Ижорского дюка, пребывает в тенетах узилища «Бедность», и пробудет там до тех пор, пока банковские счета его покойного отца не перекочуют благополучно в приданое сестры его, невесты Густава фон Бюрен. Я знаю, что ты знаешь, что я знаю. И не считай меня такой уж дурочкой, майор.

- Мы приехали, ваше сиятельство! – провозгласил возница.

Карета остановилась возле пруда. Копьями торчал прошлогодний камыш, утки плыли, оставляя на воде стрельчатый след, и за ними следом, цепочкой – утята. Лакей распахнул дверцу, опустил ступеньку – Бенигна смотрела, прищурясь, на зеркало вод, на песчаный берег, на дальние сосны.

- Какой пейзаж – без пяти минут Брейгель, - произнесла она с упоенным умилением, - Братец Густель, вы же поможете мне – поставить мой этюдник?

Яма внутри оказалась горяча – прела в своей глубине. Яков зажмурился, затаил дыхание, чтоб не наглотаться, и попытался плыть в вязкой жиже вверх, как в воде – но не больно-то вышло, яма утягивала в себя, как трясина. Сколько не дергайся – только глубже уходишь. «Буду говенный утопленник» - по-русски подумал Яков, понимая, что вот-вот не выдержит, и вдохнет, и тогда уж точно потонет – и тут твердое что-то, то ли древко, то ли палка, задело его по плечу. Утопленник машинально ухватился – и добрая неведомая сила тут же потянула его наверх. «Одумался граф, - мелькнуло у Якова в сознании, - Не взял грех на душу». Вынырнув с хлюпаньем, он сперва вдохнул – и что-то, увы, попало-таки в рот – и лишь потом открыл глаза.

- Вот ведь кошкина отрыжка, - по ту сторону спасительного дрына, за который судорожно цеплялся утопающий, стоял веселенький Ивашка Трисмегист, и явно упивался течением жизни, - Выбирайся на край, я палкой подсоблю. Только вот руки не подам, не обессудь.