Сергей Соловьёв - Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем

Все дезактивационные работы требовали химических знаний, но многое создавалось и проверялось на ходу. Так что все время ощущалась, с одной стороны, огромная роль химиков и химических знаний в этой острой ситуации, а с другой – то, что в наших научных планах не было многих исследований, столь важных в случае возникновения непредвиденного…

Что можно сказать о причинах аварии?

О них писалось довольно много и ясно. Персонал станции стремился любой ценой провести порученные ему испытания турбоагрегата. Суть испытания заключалась в измерении времени, в течение которого турбина, на которую перестал подаваться пар, вращаясь по инерции, способна поддерживать в генераторе электрические параметры, необходимые для обеспечения собственных нужд реактора.

Испытания эти должны были проходить по такой примерно схеме: постепенное снижение мощности реактора (при ее уменьшении примерно до четверти номинальной реактор должен быть остановлен, а оставшийся пар перепущен по коммуникациям мимо турбины), прекращение подачи пара на турбину и, наконец, электротехнические измерения.

В процессе снижения мощности операторы «упустили» заданную программой величину, с которой следовало начать испытания, мощность реактора упала почти до нуля. В этом случае реактор должен быть остановлен и стоять примерно сутки, пока не распадутся коротко живущие изотопы, активно поглощающие нейтроны, так называемые «нейтронные яды». Но поскольку утром 26 апреля реактор по графику останавливался на планово-предупредительный ремонт, а после месячного ремонта он мог до остановки работать еще год или более, то испытания практически сорвались. Вот тут-то, видимо, и сыграло роль стремление выполнить задачу «любой ценой».

Отказавшись от остановки реактора, стали повышать его мощность: подняли один за другим управляющие стержни, поглощающие нейтроны. Из-за того, что в реакторе еще были нераспавшиеся нейтронные яды, подъем стержней оказался не очень эффективен – мощность росла медленно. Еле-еле удалось стабилизировать ее на уровне 200 МВт, но какой ценой! Ценой нарушения строжайшего запрета работать на реакторе без разрешения главного инженера, если в активной зоне остается менее 30 стержней. Если же в зоне останется всего 15 стержней, то и главный инженер не вправе разрешать работу – реактор должен быть немедленно остановлен. В ту злополучную ночь в зоне оказалось менее 8 стержней, но операторы продолжали свой эксперимент…

Эти манипуляции и ряд других обстоятельств сделали работу реактора неустойчивой. На этот случай в системе управления есть несколько защитных барьеров, сигналы с которых автоматически останавливают реактор. Персонал отключил все эти защитные барьеры – опять же во имя выполнения задачи «любой ценой». Затем совершили еще одну ошибку, из-за чего и начался самопроизвольный рост мощности в условиях неуправляемой – беззащитной – активной зоны. Последняя барьерная линия – аварийная защита, вводимая простым нажатием кнопки, в этих условиях не успела остановить возросшую в 13 раз за 1 секунду мощность реактора, ибо конструкция этой защиты не обладала быстродействием, нужным в столь невероятных условиях.

Дальнейшее известно: разогрев материалов зоны до очень высоких температур, мгновенное мощное парообразование, вскрывшее герметичную активную зону с инертной атмосферой, химические процессы раскаленных металлов и графита с парами воды и с кислородом попавшего в реактор воздуха, разрушение здания и вынос части топлива и накопленных радиоактивных осколков за пределы блока и станции.

И как было с этим бороться?

Вводить в горящий реактор карбид бора, доломит, другие компоненты из-за сложной радиационной обстановки можно было лишь с воздуха, с высоты 200 м. Подобные «сбросы» вызывали, естественно, пылеобразование. Но вот что важно: при этом происходило не только распыление, но и укрепление аэрозольных частиц, что задерживало распространение их на дальние расстояния, но рядом с четвертым блоком загрязнение росло. Что называется, огонь на себя…

Если бы все необходимые химические компоненты на аварийный случай находились внутри здания реактора или если бы проектом были предусмотрены коммуникации, позволяющие быстро вводить нужные вещества в активную зону, то справиться с прямыми последствиями аварии было бы куда проще.

Я где-то читал, что за рубежом атомные реакторы закрывают круглыми железными колпаками, выдерживающими даже случайное падение самолета или метеорита…

И за рубежом есть атомные реакторы без колпаков. У нас же все реакторы типа ВВЭР-1000, например, снабжены подобными колпаками. Их назначение – не только уберечь реактор от внешних силовых воздействий, но, главное, удержать радиоактивные выделения внутри здания, если из-за потери теплоносителя будут разгерметизированы тепловыделяющие элементы.

В реакторах типа чернобыльского та же задача решается по-иному. Все опасные элементы размещены в прочно-плотных боксах. То есть в этом случае как бы не один защитный корпус, а множество их, секционированных. Но все эти сооружения, как, кстати, и колпаки, не рассчитаны на внутреннюю детонацию во всем диапазоне возможных значений импульса…

Снова хочу вернуться к химии. Реакторщики, естественно, изучали все на АЭС и, если было нужно, предпринимали дополнительные меры безопасности. Особенно после нашумевшей аварии на станции Три-Майл-Айленд в США. Но не изучали, к сожалению, аварии в других отраслях промышленности. А ход событий на Чернобыльской станции, приведший к трагедии, ничем не напоминал ни одну из аварийных ситуаций на других АЭС, но был чрезвычайно, до деталей схож с тем, что произошло на химическом заводе в Бхопале в 1984 г.

До деталей?

До деталей. У нас работа в ночь на субботу, там – в воскресенье. Здесь отключили аварийную защиту, там отключились играющие защитную функцию холодильники и абсорбер. Там была техническая неисправность задвижки, пропуск воды и как результат экспоненциально развивающаяся экзотермическая реакция при отключенных холодильниках, здесь – избыток пара и рост реактивности.

Главное же в том, что и там и тут персонал мог, имел технические возможности, несмотря на все запреты, отключить защитные устройства.

Если бы реакторщики сделали выводы из аварии в Бхопале… Впрочем, что теперь говорить. Справедливости ради замечу лишь, что химики именно после Бхопала «стучались в реакторные двери», но такие слова, как «метилизоцианат», «окисление», «химические реакции», делали проблему для физиков неинтересной. Урок Бхопала впрок не пошел…

Главное же, повторяю еще раз: алгоритма поведения в таких ситуациях не было ни у кого. А он должен быть. И дать его могут только совместные усилия физиков и химиков при соответствующем развитии науки и сознании, что упреждающее развитие химической технологии не прихоть химиков, а общечеловеческая необходимость!