Наталия Сотникова - Любовь по-французски. О чем умолчал Дюма

В 1620 году Людовик совершил поход в провинцию Беарн, которая, вместе с королевством Наваррой, была вотчиной его покойного отца и до сих пор объединение этих суверенных государств с Францией было, собственно говоря, теоретическим. Людовик был намерен сделать его фактическим и ввести католичество как государственную религию. В результате гугеноты в других провинциях восстали против короля, объединившись в движение, во главе которого стали герцог Анри де Роган и его брат, граф Бенжамен де Субиз. Король начал предпринимать действия по подавлению наиболее яростных очагов сопротивления.

Людовик по-прежнему был привязан к де Люиню, хотя, кажется, начал ощущать, что его фаворит не вполне справлялся с возложенными на него задачами. Этого ощущения был совершенно лишен де Люинь, который продолжал грести под себя все, что мог. В январе 1621 он извлек на свет Божий старое обещание короля сделать его коннетаблем – главнокомандующим всеми военными силами Франции. Это обещание было дано королем, когда в мае 1617 года он хотел выдать за него замуж свою сводную сестру, мадмуазель де Вандом, и та сочла этот брак унизительным для себя. Людовик надеялся вынудить ее изменить свое решение, пообещав возвести жениха в звание коннетабля. Но ничто не могло поколебать спеси дочери Генриха IV и Габриэль д’Эстре, и проект, так сказать, был положен под сукно. На сей раз король согласился удовлетворить просьбу фаворита и был весьма удивлен, когда его министры единогласно во вполне уважительной форме заметили, что этого звания более достоин герцог Ледигьер. Но Людовик не мог обидеть своего любимца и вынес поистине соломоново решение: де Люинь, несмотря на его полную воинскую неспособность, получил 2 апреля 1621 года шпагу коннетабля, а де Ледигьер был назначен главнокомандующим действующими войсками, т. е. его облекли правом фактического командования военными действиями. Надо сказать, что, невзирая на более чем почтенный возраст в семьдесят восемь лет, герцог де Ледигьер своими дальнейшими деяниями доказал полную пригодность для успешного ведения военной кампании.

Но де Люиню подвернулась удобная возможность заполучить еще одно высшее звание. 4 августа скоропостижно скончался Хранитель государственной печати, и фаворит уцепился за возможность заполучить себе и эту высокую должность. Ему чрезвычайно хотелось посадить на нее одного из своих братьев, но он понимал, какое это может вызвать неудовольствие; в то же время де Люинь чувствовал, что должность может отойти к человеку, настроенному против него. Поразмыслив, он попросил короля назначить его на эту должность временно. Уже 7 августа король передал ему печать в присутствии множества придворных и магистратов. Ненасытная жадность де Люиня вызвала оторопь даже у видавших виды придворных. Эта необузданная алчность начала напоминать им окончание эпохи правления Кончини. Смутное предчувствие скорого падения фаворита заставило некоторых, наиболее дальновидных, вельмож отстраниться от него.

Появились и признаки того, что меняется отношение короля к своему любимцу. Сохранилось свидетельство, как в марте 1621 года Людовик ХIII увидел фаворита, входившего в галерею Лувра в сопровождении толпы придворных, и заявил своему спутнику:

– Смотрите, Бассомпьер [26] Франсуа де Бассомпьер (1579–1646), маршал Франции и дипломат. Поступил на службу при Генрихе IV в 1598 году, получил звание маршала в 1622 г. от Людовика XIII. Чрезвычайный посол в Испании (1621), Швейцарии (1625) и Англии (1626). Участвовал в заговоре против Ришелье и был заключен в Бастилию (1631–1643). Автор мемуаров. , вот идет король! – С января 1621 года он часто, говоря о фаворите, называл его не иначе как «король Люинь». Похоже, что отношения между ними изменились и уже были не такими, как прежде. Обычно приводят и другие слова, сказанные Бассомпьеру королем:

– Вы его не знаете. Он считает, что я должен ему слишком много, и хочет держаться королем; но я, пока жив, буду чинить ему всяческие препоны.

Выше было частично описано, в каких условиях формировался характер короля. Обстоятельства его детства и отрочества, давление матери сделали Людовика молчаливым, скрытным, подозрительным, заставляли быть всегда начеку и быть способным на любую подлость. У него на всю жизнь сохранилась любовь к охоте, причем к ее кульминационному моменту: в то время как остальные загоняли зверя, он с тайной радостью и наслаждением садиста всаживал шпагу в бок животного. Так же внезапно он решал судьбу кого-то, попавшегося ему под горячую руку в минуты раздражения: виновного ожидало наказание, намного превышавшее степень его вины и не подлежащее смягчению. Только де Люинь иногда – но не всегда – мог уговорить его смягчить наказание. Примечательно, что писал по этому поводу Ришелье: «Короли должны быть строги и пунктуальны в наказании тех, кто нарушает политику их королевства, но они не должны находить в этом удовольствие». Если кто-то обманул Людовика или пытался сделать это, он затаивал к нему глубокую ненависть, тем более опасную, что он не выдавал ее до того самого момента, когда проявит ее самым неожиданным и ужасным образом.

В сентябре 1621 года королевские войска осадили один из самых укрепленных центров сопротивления гугенотов, городок Монтобан. Несмотря на стянутые большие силы, за три месяца взять Монтобан так и не удалось, по мнению современников, исключительно за счет бездарного командования де Люиня. Свой вклад внесли также непрерывные проливные дожди и болезни, свирепствовавшие среди солдат. В конце ноября осаду сняли, но Люиню надо было вернуться в Париж победителем, и он уговорил короля осадить другой хорошо укрепленный пункт гугенотов, замок Монёр. Конечно, взятие этого сооружения не шло ни в какое сравнение со значимостью падения Монтобана, но де Люиню нужна была хоть какая-то победа. Он знал, что Париж наводнили памфлеты и карикатуры, вовсю порицающие его, обвиняющие в краже средств на содержание тридцати тысяч солдат под Монтобаном, которых едва можно было насчитать двенадцать тысяч. По некоторым данным, руку к распространению этой печатной продукции приложили королева-мать и епископ Люсонский.

После боев под Монтобаном за королем начали замечать престранную особенность: ему нравилось наблюдать за судорогами, искажавшими лица умирающих. Во время осады он из окон замка с видимым удовольствием наблюдал за страданиями тяжело раненых гугенотов, валявшихся во рву и тщетно ожидавших медицинской помощи, которую им никто не собирался оказывать. Их терзали также голод и жажда, а открытые раны были усеяны мухами. Король подозвал к себе графа Ларош-Гюйона: