Уильям Далримпл - Кох-и-Нур. Семейные трагедии, коварные заговоры и загадочные убийства в истории самого большого алмаза

Затем он прослушал отрывки из «Грантх Сахиб» и низко поклонился священной книге, прежде чем совершить омовение водой из Ганга. Последним его жестом как умирающего солдата была передача своего оружия. На следующий день, 27 июня, стало ясно – конец близок.

«Губы Саркара замерли, силы тела таяли, а пульс прекратил нормальный ход. Факир Раза сказал с глазами, полными слез, и сердцем, полным тревоги, что знает, что пришел последний час. Все начали плакать и кричать… Бхаи Гобинд Рам, брахман, сказал на ухо Саркару в тот момент, когда он уходил из жизни, три раза: “Рам, Рам”. Саркар повторил их дважды, но в третий раз губы не открылись, и жизнь покинула его. До последнего вздоха глаза его были устремлены на изображение Лакшми и Вишну. Когда миновало три четверти дня и еще три часа, он простился с миром смертных и перешел в вечный мир. Харак Сингх и другие плакали и рыдали…»

Великий махараджа был мертв, но даже когда кремационный костер с прахом Ранджита Сингха поджигали сандаловым деревом, Кох-и-Нура, который столь часто являлся миру в последнее время правления Ранджита Сингха, нигде не было видно. Более того, непонятно было, что делать дальше с великим алмазом. Преемники Ранджита получили в наследство лишь вопросы. Где точно находился алмаз? Спрятал ли его Миср Бели Рам? Был ли камень отослан в храм Джаганнатха в Ориссе, как очевидно завещал Ранджит Сингх? Было ли это действительно его волей? Или его заставили принять это последнее решение хитрый Бхай Гобинд Рам и другие брахманы, окружавшие правителя? Был ли Кох-и-Нур личной собственностью Ранджита Сингха, которой он мог распоряжаться по своему усмотрению? Или камень на самом деле принадлежал государству и наследникам Ранджита и в некотором роде символизировал независимость королевства сикхов?

Алмаз исчез, но при этом, подобно легендарному Сьямантаке, с которыми некоторые ассоциировали Кох-и-Нур, камень не утратил необыкновенной способности создавать раздор вокруг себя.

Эти вопросы без ответа помогли посеять семена раздора, которые вскоре раскололи всю Сикхскую империю и погрузили ее в полномасштабную гражданскую войну. Алмаз исчез, но при этом, подобно легендарному Сьямантаке, с которыми некоторые ассоциировали Кох-и-Нур, камень не утратил необыкновенной способности создавать раздор вокруг себя.

В течение трех дней и ночей запах горящей плоти и сандалового дерева заполнял помещения дворца. Кремация Ранджита Сингха в конце июня 1839 года привлекла тысячи людей со всего Пенджаба. Похоронные обряды махараджей никогда не отличались скромностью, но даже по индийским стандартам прощание со Львом Пенджаба было весьма впечатляющим.

Одним из наиболее полных отчетов о многочисленных обрядах, совершаемых для умершего короля, принадлежит европейцу, служившему при лахорском дарбаре. Иоганн Мартин Хонигбергер, врач и искатель приключений из Австро-Венгрии, приехал в Пенджаб десять лет назад и с тех пор служил Ранджиту Сингху. Как высокопоставленное должностное лицо при дворе, он должен был бодрствовать, пока огонь не сгорел и пепел не остыл. Изнуренный после обряда, Иоганн Мартин смотрел, как маленькие загорелые мужчины возились с пеплом и обугленными костями. Это было все, что осталось от его некогда грозного пациента. Врач ничего сейчас не чувствовал, кроме отвращения к старому покровителю: сознание Хонигбергера наполняли сцены последнего обряда Ранджита Сингха, которые он предпочел бы забыть.

Тремя днями ранее в пространстве между дворцом и внешней стеной форта Лахора сложили огромный погребальный костер. Весь Пенджаб, казалось, собрался в столице в тот день, море человеческой скорби пульсировало, и уши Иоганна Мартина Хонигбергера гудели от шума, окружавшего его.

Врачу показали его место перед склонившей головы толпой. Вокруг него босиком стояли одетые в белое сикхские сирдары. Все значимые фигуры, казалось, присутствовали там, кроме самых высокопоставленных сикхских дворян, которым была оказана особая честь сопровождать государя в его последнем путешествии. Врач наблюдал и ждал появления похоронной процессии.

Двойная линия пехотинцев в четверть мили длиной проложила широкий проход в толпе скорбящих. Хонигбергер увидел тело Ранджита Сингха, положенное на золотой помост в форме корабля с парусами, расшитыми золотом [172]. Это был подходящий катафалк: казалось, тело махараджи плывет по волнам плача. Музыканты добавили в эту какофонию звуки барабанов и рогов.

Хонигбергер и без того был потрясен, но потом он увидел в траурной процессии махараджи женщин. Рани Махтаб Деви, ласково называемая Гуддан, высоко восседала на золотом кресле, которое несли истекающие потом слуги. Позади нее плыли три похожих кресла, и на каждом восседала королева [173], и хотя он видел их всех, но смотрел только на Рани Гуддан. Она и доктор впервые появились в Лахоре в один и тот же год. Тогда он был молодым человеком, искателем приключений, мечтающим сделать себе имя и состояние. Гуддан была раджпутской принцессой. Она и ее сестра, рани Радж Бансо, были помолвлены с махараджей.

Каким-то образом Хонигбергер, которому всегда удавалось при помощи своего очарования проложить путь в высшее общество, сумел попасть на королевскую свадьбу – одно белое лицо, затерянное среди тысяч. Он помнил, что Гуддан тогда слыла великой красавицей, но сам он не смог это проверить: молодая женщина находилась под вуалью со дня брака. Только сейчас, десять лет спустя, в день своей смерти, Гуддан могла показать лицо на публике, и доктор увидел, что она все еще прекрасна.

Когда Гуддан и трех других рани поднесли ближе к костру, они сняли браслеты и бросили их в толпу – в многочисленные руки, простертые к ним. Хонигбергер упорно держал руки вдоль тела.

Его собратья по сикхскому дарбару заверили доктора, что эти рани (четыре из семнадцати жен Ранджита Сингха) добровольно решили принять участие в старинном ритуале. Тем не менее Хонигбергер чувствовал тошноту от того, что должно было произойти. Этих женщин называли сати [174]– преданными их супругу в жизни и за ее пределами, и их публичное самоубийство – или убийство, в зависимости от вашей точки зрения – праздновали все вокруг. Королевский историк Сохан Лал Сури, который вел записи о происходящем при дворе Ранджита Сингха, позже напишет, что рани были добровольными жертвами, наполненными безудержной радостью, и, когда они одевались на похороны, то «танцевали и смеялись, как пьяные слоны» [175]. Хонигбергер ничего подобного не видел в несчастных женских лицах.