Елена Прудникова - Секта. Свидетели убийства гражданина Романова

«Наши многие русские монархи, и особенно последний из них, Николай II со своею супругою Александрою так унизили, так посрамили, опозорили монархизм, что о монархе, даже и конституционном, у нас и речи быть не может. В то время, как наши герои проливали свою драгоценную кровь за отчизну, в то время, как все мы страдали и работали во благо нашей родины, Ирод упивался вином, а Иродиада бесновалась со своими Распутиными, Протопоповыми и другими пресмыкателями и блудниками. Монарх и его супруга изменяли своему же народу. Большего, ужаснейшего позора ни одна страна никогда не переживала. Нет, нет — не надо нам больше никакого монарха. Самое слово „монарх“ теперь для нас странно…» [54] Там же. С. 81.

Бессонов — персонаж чрезвычайно колоритный. Депутат Государственной Думы, черносотенец, восторженно приветствовавший февральскую революцию, сторонник республики — все вместе. В июле 1917 года он вообще снял с себя сан и монашество, заявив, что все это мешает ему быть истинным христианином. Архиепископ Андрей — будущий священномученик, в советские времена лидер подпольной «катакомбной» церкви. Этих людей последними можно обвинить в пресмыкательстве перед властями, как церковными, так и светскими.

Мы уже видели, что у церковников было множество причин для недовольства русской монархией, унизившей Церковь и опустившей ее до роли крепостной рабыни при царях. Но последние двое уже откровенно перешли на личности. За что они так не любили последнего императора? Почему ни один представитель петроградского духовенства не поехал с Романовыми в тобольскую ссылку, предоставив окормлять их местным священникам?

В «Материалах, связанных с вопросом о канонизации царской семьи» на сайте «Православная беседа» [55] http://pravbeseda.ru/library/index.php?id=804&page=book пишут:

«Последний Император России относился к Православной Церкви с сыновней заботой. За время его царствования число приходских церквей в России увеличилось более чем на 10 тысяч, открыто было более 250 новых монастырей. Император сам участвовал в закладке и освящении новых храмов, жертвовал на их созидание личные средства. Государь часто посещал святые места, глубоко и искренне почитал святых угодников. В последнее царствование канонизовано было больше святых, чем за два столетия правления его предшественников, от Петра I до Александра III. При предшественниках Николая II, начиная с Петра Великого, канонизованы были святители Димитрий Ростовский, Иннокентий Иркутский, Тихон Задонский, Митрофаний Воронежский и преподобный Феодосий Тотемский, а за годы последнего царствования к лику святых были причислены святитель Феодосий Углицкий (в 1896 г.), преподобный Серафим Саровский (в 1903 г.), святая благоверная княгиня Анна Кашинская (восстановление почитания в 1909 г.), святители Иоасаф Белгородский (в 1911 г.), Гермоген Московский (в 1913 г.), Питирим Тамбовский (в 1914 г.), Иоанн Тобольский (в 1916 г.). При этом Император вынужден был проявить особую настойчивость, добиваясь канонизации преподобного Серафима Саровского, святителей Иоасафа Белгородского и Иоанна Тобольского. Ему пришлось столкнуться с возражениями некоторых членов Святейшего Синода» [56] http://pravbeseda.ru/library/index.php?page=book&id=804#4 .

И в чем же дело? Неужели причина в том, что священноначалие с царем в вопросах канонизации не сошлось? Тогда что это за «ханжи и пройдохи», что имелось в виду под «своевластием, переходившим все вероятия»? Это ведь не щелкоперы из желтой прессы пишут, а церковные иерархи. Чем же «верный сын Церкви» их так рассердил-то?

Очень не хочется в сто первый раз говорить о личности последнего императора. Об этом исписаны многие версты бумаги, от апологетических до антимонархических, — что тут еще можно добавить? Разве что одно: личность последнего императора идеально подходила к возложенной на него исторической миссии: дать, наконец, развалиться Российской империи.

Бывали в России монархи и куда более колоритные — а держава стояла. С другой стороны, при той глубине проблем империя посыпалась бы при любой власти (дело, как всегда, в экономике — но сегодня это не наша тема). Однако особенности личности последнего императора внесли свой пудовый мешочек лепт в дело революции. Потому что человеком Николай был чрезвычайно своеобразным и в этом своеобразии выдающимся. Ему удалось восстановить против себя все слои российского общества, от рабочих до аристократии, от крестьян до церковных иерархов. Как он сумел этого достичь?

Протопресвитер русской армии и флота о. Георгий Шавельский в царском окружении бывал часто и помногу. Вот что он писал о Николае:

«Государь представлял собою своеобразный тип. Его характер был соткан из противоположностей. Рядом с каждым положительным качеством у него как-то уживалось и совершенно обратное — отрицательное. Так, он был мягкий, добрый и незлобивый, но все знали, что он никогда не забывает нанесенной ему обиды. Он быстро привязывался к людям, но так же быстро и отворачивался от них. В одних случаях он проявлял трогательную доверчивость и откровенность, в других — удивлял своею скрытностью, подозрительностью и осторожностью. Он безгранично любил Родину, умер бы за нее, если бы увидел в этом необходимость, и в то же время как будто уж слишком дорожил он своим покоем, своими привычками, своим здоровьем и для охранения всего этого, может быть не замечая того, жертвовал интересами государства» [57] http://militera.lib.ru/memo/russian/shavelsky_gi/17.html .

Но не раздвоение же личности у него было! Да и нет здесь ничего парадоксального. Мало кто из нас не встречал в своей жизни такого человека: глубокий интроверт, одновременно добрый, самолюбивый и злопамятный, не считающий нужным объяснять свои поступки: мол, поймите меня сами.

Гениальностью государь, мягко говоря, не блистал. Даже его поклонники — авторы «Материалов, связанных с вопросом канонизации царской семьи», постаравшиеся отыскать все самое хорошее, что только можно о нем сказать, вынуждены это признать:

«Проходя курс особого домашнего образования, Николай никогда не проявлял к занятиям ни рвения, ни любопытства. „Спрашивать по всей строгости“ учителям запрещалось, а сам ученик ни о чем не спрашивал, но скучал безмерно… Политика навевала на него, по его собственному выражению, „спячку“, и в дальнейшем окружающие не могли избежать впечатления, что этот род деятельности стоически им переносится, но глубоко чужд его природным склонностям… Политические вопросы, особенно требовавшие ответственных решений, дисгармонично вторгались в его внутренний мир досадным инородным телом… Среда, в которой он чувствовал себя уверенно, спокойно и благодушно, — прежде всего узкий семейный круг, а также среда военных людей…»