Сергей Брилёв - Разведка. «Иван» наоборот: взаимодействие спецслужб Москвы и Лондона в 1942—1944 гг.

Вот и в анкете арестованного испанца Хуана Руиса записано, что показавшиеся нам сросшимися брови были у него на самом деле просто «дугообразными», а волосы – «темнорусыми» [1005]. Получается, «чернявость», увиденная нами на его предвоенной фотокарточке, – иллюзорная. Значит, не будем отказывать в правоте и офицерам SOE, назвавшим «чернявым» того «Ивана Русакова», в котором мы уже увидели Артуро Кабо Мартина. Важно также отметить, какие у Хуана Руиса обнаружили при обыске иностранные денежные знаки . Это не только довоенные испанские песеты (которые, естественно, могли сохраниться со времён жизни на родине), но и купюра в 50 французских франков образца 1941 г.! [1006]Откуда?! Получается, он мог оказаться в Западной Европе во время войны и мог быть участником англо-советской операции «Оранж»! Более того, в числе обнаруженных при обыске государственных наград есть медаль «Партизану Отечественной войны» [1007]. Да и в испанских источниках он был назван «партизаном» [1008]. А ещё на примере агентов – героев нашей первой книги мы знаем: эвфемизмом «партизан» в Советском Союзе обозначали и агентов-«ледорубов». В то же время…

…Когда немецко-фашистские захватчики оказались под Ростовом-на-Дону, Хуан (который, как мы помним, работал на «Ростсельмаше»), по его показаниям следователю МГБ, переезжает в Северную Осетию, где устраивается на Содонский рудный комбинат [1009]. Правда, когда русский соавтор опубликовал эти данные в журнале «Россия и современный мир», то на него вышел сын нашего героя, которого зовут Энрике. Тот прислал нам автобиографию отца, написанную не позже 1966 г., в которой об обстоятельствах отъезда из Ростова-на-Дону говорится чуть-чуть иначе: «В конце 1941 г. совместно с испанским коллективом [“Ростсельмаша”] эвакуировал в город Орджоникидзе и работал там шлифовальщиком в Содонском комбинате до 1942 г.». Впрочем, и в показаниях следователю МГБ, и в своей более поздней автобиографии Руис писал, что в 1943 г. идёт добровольцем в армию [1010].

Но, во-первых, наши друзья в Северной Осетии так и не смогли обнаружить ни одного упоминания Хуана Руиса в документах того рудного комбината, вполне аккуратно сохранившихся в госархиве Республики Северная Осетия – Алания [1011]. Во-вторых, 1943 г., на который, по свидетельству Хуана, приходится его попадание в ряды Красной армии, – это как раз время проведения операции «Оранж»! Но сам же Хуан так рассказывал о своей службе в советских Вооружённых силах:

«С января по август 1943 г. в составе отряда курсантов Высшей оперативной школы особого назначения я принимал участие в боях против немцев в районе городов Поти, Сочи, Краснодар (Кавказ). С августа 1943 г. по февраль 1945 г. проходил службу в войсках НКГБ. С января по май 1944 г. действовал в тылу немецких войск в Крыму, а с июля по сентябрь того же года – в Белоруссии. В феврале 1945 г. был направлен в Москву и здесь же демобилизован» [1012]. В своей более поздней автобиографии он писал (орфография сохранена): «Был направлен в особое школа (Вышее школа оперативно назначение) в город Москва. После окончания школа был направлен в тыл врага к партизанам в Крыму, как инструктор по заминирован. Принимал участие за оборону Москвы и оборону Кавказа». Почему такие несоответствия? Как всё это понимать?!

Ещё на раннем этапе мы получили важное уточнение из ADAR – барселонской Ассоциации республиканской авиации, в которую когда-то входили сами ветераны республиканских ВВС, а сегодня – их потомки. Президент Ассоциации, Акилино Мата, пишет: «Из примерно ста курсантов 4-го набора авиашколы в Кировабаде, изъявивших желание остаться в СССР, 44 были отобраны для развед– и политического обучения в спецшколе наркомата обороны неподалёку от Москвы» [1013]. Сам Хуан оконченное им учебное заведение называет, как мы видели, «Высшей оперативной школой особого назначения». Полностью оно называлось так: Высшая оперативная школа особого назначения (ВОШОН) при Центральном штабе партизанского движения (ЦШПД). А теперь наберитесь терпения, ибо нам предстоит погрузиться в документы. Итак, ЦШПД был образован постановлением Ставки Верховного Главнокомандования от 30 мая 1942 г. А в реализацию этого постановления 16 июня того же года был издан соответствующий приказ Наркомата обороны за № 00125. Именно такой номер, 00125, имела воинская часть, которой являлась та самая ВОШОН.

Мы, может, и утомили читателя некоторыми информационными подробностями, но вникали мы в них осознанно.

Получается, что учили Хуана на разведчика, конечно, в армейской школе , но воевал он потом в составе войск НГКБ. То есть теперь мы уже можем утверждать, что он имел как минимум опосредованное отношение к спецслужбам: ведь в НКГБ входила и разведка, которая непосредственно осуществляла схему «Ледоруб» в сотрудничестве с SOE.

Кстати, президент барселонской ADAR Акилино Мата, первым обозначивший нам характер разведывательного образования Хуана Руиса, оказался прав: до декабря 1942 г. ВОШОН при ЦШПД при СГК действительно была расквартирована под Москвой, в Быкове [1014]. Но позже дислоцировалась в Туапсе [1015], на Кавказе, где курсантам предстояли и учёба, и бои. Хуану ещё повезло – он остался в живых, а многие другие курсанты-испанцы в тех боях погибли [1016]. После Кавказа его ждали, как мы помним, Крым и Белоруссия. Но всё-таки: почему у него при обыске нашли и французскую купюру 1941 г. выпуска?! Где и как он мог получить её, не оказавшись в Западной Европе?

На первый взгляд, на этот вопрос есть ответ, не предполагающий всенепременного выезда Хуана в Западную Европу во время войны. На допросе он признался, что состоял в переписке с проживавшей во французском городе Альби (департамент Тарн) родной тётей Анной Бельмонтэ, которая передавала письма: ему – от остававшихся в Испании его матери и брата, а им – от него [1017]. Правда, на период войны связь с тётей была потеряна. Но это не мешало ей прислать ему купюру после войны. Кстати, именно от тётки уже в мирное время Хуан получил, как это названо в советской документации, «гарантийное удостоверение на обеспечение работой во Франции» [1018]. На основании этого письма от работодателя консульство Франции в Москве выписало ему французский проездной документ, и Хуан ещё не смог конвертировать его в советскую выездную визу, из-за чего и стал соавтором «письма трёхсот испанцев», за которым последовал арест. Но уж если он получал от тётки письма с документами, то почему ей было не вложить в одно из таких писем и купюру? Всё так. И… Опять не так! Его пребывание в годы Великой Отечественной войны под Сочи, Поти и Краснодаром подтверждается наличием у него медали «За оборону Кавказа» (в следственном деле МГБ даже указан её номер – 025855) [1019]. Ещё в деле наличествует справка (действительная по 5 мая 1944 г.) из НКГБ Крымской АССР о том, что Хуан находится там на службе [1020]. При обыске у него из наград обнаружены только медали («За Победу над Германией» и «Партизану Отечественной войны» II степени). Пусть будет так. Но почему же во время допроса и в прошениях из лагеря Хрущёву и Булганину он пишет и о своих орденах ?! [1021]Сказалось слабое знание русского языка (испанское слово «награда» звучит как «condecoración», что несколько созвучно русскому «орден»)? Или были ещё какие-то подвиги / операции, отмеченные именно орденами, просто говорить о них Хуан не мог, находясь, например, под подпиской о неразглашении сведений по линии разведки, служа в которой он мог и сам привезти из-за границы французскую купюру образца 1941 г.? Кстати, и с медалями его всё не так просто.