Никита Тихомиров - Хождение в Похъёлу

Вот так, не вовремя, умерла его прекрасная Анекеннарра, оставив его одного с совсем ещё маленькой дочкой.

А в начале зимы, уже после охоты на того суури, несчастье пришло во второй раз. Его маленькая дочь, с которой теперь нянчилась Каарви, вдруг занемогла. Плакала, кричала в горячечном бреду. Никакие настои из трав и кореньев не помогали. Ноий тоже оказался бессилен, хотя не отходил от ребёнка до самого конца. Так и ушла она в Мир теней, не получив второго имени. Схоронили её в каменной осыпи, навалив на могильную лунку большие глыбы.

С тех пор прошло долгих четыре года. Он так и не связал свою жизнь с другой женщиной.

Вёёниемин пошевелил концом своего пэйги большой позвонок суури, постоял немного, вспоминая подробности той охоты, и пошёл далее.

Дойдя до берега неширокой речушки, он повернул вниз по течению и, следуя узкой тропинкой, пробитой в земле поколениями сайгаков, лошадей и бизонов, направился к дрожащей во влажном мареве тёмной полоске ельника.

Огороженная куванпылами стоянка располагалась на опушке ельника. Тропа, ведущая к реке, тоже была защищена парой безликих идолов и вытесанными на деревьях намо. Вёёниемин прошёл к кувасам, сбросил поклажу и осмотрелся.

Пять маленьких хижин образовывали круг, в центре которого находился очаг. Всё это было ему хорошо знакомо, так как на этой стоянке он бывал не раз. Теперь, после зимы, лагерь выглядел запустелым и потрёпанным. Повсюду виднелись следы пребывания непрошеных гостей. Вот лисы грызли старые брошенные кости, что-то откапывали на пороге одного из кувасов. Вот медведь, должно быть по осени, разворотил с одного края выложенный камнями очаг (медвежья шерсть клочьями свисала с низких колючих ветвей обступавших стоянку деревьев). Вот птицы скинули с одной из хижин куски коры, отчего в образовавшуюся дыру всю осень падал дождь, а зимой заносило снег. Теперь в кувасе стояла вода, залившая берестяную подстилку. Да ещё какие-то перья, заячий пух…

Вёёниемин первым делом поправил очаг, вернув вывороченные камни обратно в яму. От прикрытой корьём кучи промеж кувасов подтащил дров. Затем взял бурдюк, выплеснул из него остатки воды и пошёл к речке.

Неощутимый под прикрытием ельника, здесь вовсю гулял пронизывающий ветер с ледовых шапок, что возлежали на самых высоких вершинах в сердце Срединного хребта. Там зима ещё крепко держалась, вцепившись ледяными когтями в скалы, не желая уступать напору безоговорочно побеждающей весны. Там, в глубине гор, лежали вечные льды и снежники, туда не дотягивались горячие языки летних ветров. Там выжидала своего часа, затаившись в холодном поднебесье, зима и все её злые спутники — лютый мороз, вьюга, глад и всевозможные моры, что вместе с зимой спускаются на землю.

Охотник ступил на зашуршавшую под ногами мелкую гальку, прошёл к воде, присел на корточки, и всмотрелся в бликующее отражение. На него глядело молодое решительное лицо, чуть тронутое худобой, с обветренными впалыми щеками. Светлые, цвета льда глаза настороженно посверкивали из глазных впадин. Негустая русая борода и жиденькая полоска усов над верхней губой выглядели незавершённо, несколько молодя своего хозяина. Взлохмаченные, давно не мытые волосы патлами свисали из-под видавшей виды маленькой круглой шапочки, надвинутой на самые брови. Оленья замша повышаркалась, а кожаное шнуровое плетение орнамента местами порвалось и пообтрепалось. Поверх глухой замшевой куртки, свисающей ниже пояса, была надёта распашная безрукавка, скроенная из козлячьей чёрной шкуры мехом наружу. На шее висела связка ожерелий из зелёного камня.

Вёёниемин заглянул через плечо своего отражения — там всё так же колыхались на ветру скошенные на одну сторону макушки деревьев. Мир-отражение жил той же жизнью. Или, попросту, копировал то, что происходит здесь? Хитроты Тайко не избыть никому, разве что юммала [21] Юммала (от финского слова jumala) — бог, боги. знают ответы.

Вёёниемин закинул бурдюк в воду и, наполнив его, поднялся на ноги. Он никогда толком не понимал всего того, что касалось Тайко, юммала, юхти, духов и душ. Он был охотником, немного резал по дереву (правда, до брата Атхо ему в этом деле было не угнаться), мог слагать песни. Пускай тайны мира останутся ноиям да старшему брату.

Он вернулся на стоянку, наскоро перекусил и занялся наведением порядка. Начал с починки кровли залитого водой куваса. Собрал всё валяющееся вокруг корьё, уложил его на заголённые шесты. Пара пластов при падении раскрошилась на мелкие куски, и их нужно было чем-то заменить. В ход пошла береста, которой был выстлан пол жилища. Вёёниемин вытащил её из воды, кремневым резаком отделил третью часть полотна и пристроил его в проран, сверху прижав палками. Удовлетворившись результатом, куском коры стал выгонять воду из куваса. Когда с этим было покончено, закинул внутрь остатки бересты и прошёлся по лагерю, подбирая раскиданный сор. Все эти щепки, куски негодной коры, катышки подгнившей молельной бересты, перья и шерсть он отнёс подальше от стоянки и запихнул в удачно найденную сусличью нору, разрытую медведем. Жечь весь этот сор в огне значило оскорбить дух очага.

Меж тем, день угасал. Огромный оранжевый шар солнца опускался в охваченные маревом дали. Небо приобрело зеленоватый оттенок. Скользящие по поверхности равнины солнечные лучи уже не грели. Быстро холодало. Охотник развёл огонь, уселся возле него, отвернувшись от ветра, и стал ждать прихода ночи, размышляя о том, что готовит ему дальняя дорога завтра, и через день, и два, и три, и через месяц, и вообще неведомо через сколько времени…

Вода пенилась и клокотала, разбиваясь на мириады сверкающих капель о нагромождённые в узком крутом русле валуны и обломки береговых скал. Ничего, кроме шума воды, слышно не было, грохот её уходил вверх по распадку и терялся в горловине наглухо затянутого кустарником ущелья. Спускающийся с гор поток прохладного воздуха чуть пошевеливал набухшие почками ветви густого ольховника, образующего непроходимые стены по обоим берегам ручья. Над кустами чинно, словно ведя неторопливую беседу, покачивали островерхими маковками одиночные ели. Над потоком проносились мелкие птицы.

Сжимая двумя руками тяжёлое копьё, охотник замер на большой гранитной глыбе, рассекавшей ревущие воды на два рукава. Брызги падали на его одежду и лицо, но он этого не замечал, будучи всецело поглощён азартом. Все мускулы его были напряжены, а глаза впились в светлые струи. В ивовой плетёнке, что лежала рядом, посверкивали блескучей чешуёй несколько уже добытых рыбин. Вдруг дрожь пробежала по лицу охотника: что-то идущее наперекор течению узрел его цепкий глаз в проносящихся водных струях. И сразу резкий удар: копьё на долю мгновения погрузилось во взбитую пену и тут же вышло. На его острие пронзённая насквозь каменным наконечником билась толстоспинная рыба. Охотник повертел копьё в руках, разглядывая улов, затем снял трепещущее холодное тело с наконечника и поместил добычу в плетёнку.