Никита Тихомиров - Хождение в Похъёлу

Под вечер, когда проснувшийся Атхо тяжело вывалился наружу и глубоко задышал застоялым морозным воздухом, вернулись суури, целый день проведшие на широкой пустоши. Охотник приветственно поднял руку: всё ж таки не ушли! Он растёр снегом заспанное лицо и прислушался к шорохам, донёсшимся из куваса. Алмори, дотоле стонавший во сне, похоже, начал пробуждаться.

Спешно вернувшись в хижину, Атхо застал брата сидящим на ложе осоловело таращившимся по сторонам. Атхо подумал было, что Алмори поднялся в горячечном полусне, но услышал вдруг сиплый голос брата:

— Живо… Воды подай…

Уж три дня кряду прожили они под защитой стада суури. И ни разу юхти не показались в окрестностях.

Братья окрепли, начали выходить из куваса, и Атхо удалось даже подстрелить из лука несколько рябчиков и куропаток. Хорошая еда и покой способствовали тому, что охотники быстро шли на поправку, раны затягивались, восстанавливались силы. Но вместе с тем возрастала и тревога: братья понимали, что только благодаря защите суури они находятся в безопасности. А ну как сегодня-завтра суури тронутся с места? Что тогда?

А тогда вернутся юхти.

Алмори и Атхо в беседах друг с другом осторожно размышляли о своём будущем, понимая, что подъём стада исполинов послужит и им сигналом к немедленному выступлению. Но смогут ли они? Слабость от ран была ещё весьма и весьма ощутима. Оставалось уповать на духов-покровителей. Алмори и по истечении трёх дней всё ещё ходил согнувшись: рана на боку затягивалась медленно и причиняла тяжкие страдания.

Утро четвёртого дня повергло охотников в неимоверный ужас.

Когда уже засветло они выползли из куваса и огляделись, привычно полагая обнаружить вблизи своего жилища двух самок и малыша суури, то обнаружили, что тех нет. Обычно в это время суури только пробуждались, но сегодня их не было. Наперегонки, ковыляя и хромая, они устремились к месту ночёвок гигантских зверей, чтобы осмотреть следы. Суури ушли на рассвете, следы их, припорошенные утренней изморозью, тянулись сквозь лес к открытым пастбищам.

Вернувшись в хижину, охотники, не сговариваясь, начали собираться. Каждый чувствовал внутренне, что суури ушли не просто для того, чтобы пастись, а двинулись в большое кочевье. Быстро собрав нехитрый походный скарб, Атхо и Алмори покинули хижину и медленно побрели вдогонку стада.

Завидев впереди между деревьями просветы, они переглянулись и остановились. Алмори, кривя губы, привалился спиной к бугристому стволу лиственницы, прижимая руку к разодранному клыками юхти боку. Перед глазами его расплывались красные круги. Он поглядел на брата и заметил, как дрогнули веки Атхо. Брат не верил, что он способен на долгий переход.

— Отдохнули — надо дальше идти, — Алмори попытался улыбнуться, но в его словах прозвучала такая обречённость, что Атхо лишь покачал головой.

— Передохну ещё, да пойдём, — добавил он, вновь откидывая голову.

Остоявшись, они побрели далее. Атхо шагал впереди, старательно, чтобы брату было легче идти, уминая дорогу. Атхо обходил укрытые снегом коряги, глубокие рытвины и густой еловый подлесок, для чего ему приходилось сходить в сторону со следа суури, а потом вновь возвращаться к нему. Алмори, тяжко вздыхая на каждом шагу и всем весом опираясь на единственно уцелевшее в схватке с юхти копьё брата, никак не поспевал, локоть за локтем отодвигаясь назад. Когда переставали доноситься его вздохи, Атхо останавливался и давал брату нагнать себя. И чем дальше отходили они от поляны, где остался их кувас, тем печальнее и угрюмей становилось лицо старшего брата: «Не сдюжит…»

На опушке Атхо остановился и, пока подходил брат, стал обозревать окрестности. В обе стороны разбегался, постепенно редея и становясь ниже, лес. Прямо впереди раскинулась широкая пустошь, через которую они шли всего несколько дней назад, спасаясь от преследования юхти. Река, суженая широкими заберегами, тёмной полосой прорезала белую равнину далеко справа от того места, где он вышел из-за деревьев. Горизонт сливался с белёсым низким небом, сыпавшим редкие снежинки. У серой кромки дальнего леса темнели неясные пятна. Атхо облегчённо вздохнул: суури не ушли далеко. Потом обернулся на подходящего Алмори — сможет ли тот угнаться за стадом?

С частыми передышками, сквозь боль и телесную слабость пробивались они по снегам, ещё не глубоким, но всё равно замедлявшим их без того вялое движение. Ноги разъезжались на взбитом суури снегу, проваливались в рытвины, путались в припорошенном мелком кустарнике. К середине дня сделали привал, перекусили всухомятку, развалились на охапках собранной сухой травы. Вроде и прошли-то немного, а совсем выбились из сил. Кабы не нужда, так и вовсе остались бы здесь на ночь. Суури паслись на прежнем месте, видимо, не собираясь идти дальше. Это немного успокаивало. Правда, завтра они двинутся далее и их опять придётся догонять.

Потом опять тянулись через равнину, взмокшие, усталые, злые. Снова падали в снег, отдуваясь и превозмогая боль. Переведя дух, тяжело поднимались на ноги и вновь, с упорством бизона, окунались в туман боли и страданий, миновать который — они знали — им придётся всенепременно.

Уже темнело, когда они подошли к лесу. Едва хватило сил соорудить навес с односкатной кровлей, влезть в него и завалить вход лапником. Прижавшись друг к дружке, братья быстро заснули мертвецким сном.

А в чаще, чуть в стороне от них, томно вздыхали погрузившиеся в дрёму суури.

Через пару дней всё стойбище знало о встрече Пойкко с медведем и судачило о ней.

Пойкко был смущён всеобщим вниманием, старался избегать расспросов, но любопытствующих было слишком много. Волей-неволей приходилось пересказывать историю снова и снова. Исавори, главный виновник разошедшихся по Саусурри слухов, тихо потешался над незадачливым внуком, хитро улыбаясь ему из-за спин изумлённо внимающих слушателей. Особенно усердствовали дети: едва Пойкко показывался из землянки, как они сворой налетали на него, трясли за руки и одежду, требуя не то в десятый, не то в двадцатый раз пересказать им страшилку. Пойкко пробовал даже не выходить из жилища, стремясь избегать докучливых встреч, но из этого тоже ничего не вышло — люди приходили по одному, по двое, а то и группами под предлогом чего-нибудь попросить у хозяев, а, обнаружив источник пересудов, подступались к нему и немилосердно пытали. Припёртому к стенке Пойкко ничего не оставалось, кроме как отвечать на сыпавшиеся градом вопросы.