Александр Андреев - Призрак Збаражского замка, или Тайна Богдана Хмельницкого

Куранты замка пробили десять раз, когда Максим от Залужья повернул на юг, прошел мимо кладбища и водяных отстойников и вышел, наконец, на тернопольскую дорогу, оставив на ней отслуживший свою службу балахон. Подгулявший Збараж засыпал, готовясь к завтрашнему празднику. Максим, которому явно кто-то ворожил, не встретивший на своем пути ни любопытного человека, ни брехливой собаки, вежливо помахал рукой счастливому для него замку и пошел в Тернополь, готовый, несмотря на усталость, пройти все двадцать километров пешком. На север, к Кременцу, и на восток, к Лановцам, идти было бесполезно — ночью по этим дорогам машины почти не ходили.

Вскоре Максиму опять улыбнулась удача. У Верняков его подобрал недогулявший водитель совсем усталых «Жигулей», за каким-то чертом ехавший из Тарасовки в Шляхтинцы. Историк от души рассчитался с хлопцем, сгоряча не хотевшим брать деньги, и вышел в пригороде Тернополя. Еще через несколько минут он уже ехал на следующей попутке в Великие Борки, в которых у дорожного чопка сумел слегка облиться водкой и, изображая из себя тильки блымавшего очима любителя самогона, через Волочиск попал в еще гулявший без передыха областной Хмельницкий, в юности бывший Проскуровым.

На большой дороге большой страны автомобилей было навалом даже праздничной ночью, а может, и благодаря ей. С компанией веселых ребят на вместительном джипе Максим через Староконстантинов и Любар домчался до Житомира, а затем и до стольного Киева, в котором в три часа ночи сел у бессонного вокзала на маршрутку до Конотопа.

Ни о какой планировавшейся поездке на поезде не могло быть и речи. Максим не мог воспользоваться железной дорогой, не запомнившись своим рюкзаком и сумкой проводникам, но не жалел об этом. Поезда дружно ходили со скоростью пятьдесят километров в час, кроме дневных и сидячих интер-сити, останавливавшихся даже в областных городах всего на две минуты, очевидно боясь слететь с неремонтировавшихся с 1870 года рельс.

Все водители автомобилей, подвозившие Максима, скоростной режим не соблюдали, как будто его вообще не было. Это было рискованно для драгоценного ларца, но бог московского историка не выдал, и свыня не зъила.

Рюкзак с сокровищем и сумка, в которую он переложил страшную треугольную средневековую бутылочку с призраком Збаражского замка, завернув во весь свой чистый и аккуратный мотлох, были в полном порядке, а что еще нужно благородному человеку для счастья?

Доехав от Конотопа до Бурыни, Максим поймал очередную полупьяную попутку и в начале шестого часа утра 8 марта, в понедельник, вышел из нее у Дома культуры родного Белополья, расположенного в трехстах метрах от дома 14 по Спасской улице, в котором с XVII века было родовое гнездо казаков Дружченко и, как только что выяснилось, казаков Гевличей, чему историк был очень рад.

Пройдя в полной темноте и безлюдье мимо своей второй школы, в которой учился до девятого класса, Максим невидимо просочился на собственный огород в месте, где не было сплошного забора, железную часть которого добрые люди давно сдали в металлолом. Историку сопутствовала удача. Белополье, как и Збараж, отсыпалось перед бывшим Международным женским днем, и даже местные брехливые псы, привычно нализавшись самогона, горевшего в родном городе синим пламенем, ни разу не залаяли. В сказки, что беспородные собаки не выносят алкоголь, Максим не верил давно. Уже автоматически передвигая ноги, он вспомнил, как в голодные девяностые годы проспорил белопольскому родственнику, что его собака ни за что не будет есть помидоры. Еще как слопала, без хлеба и мяса, и попросила добавки.

Дойдя без шума до посаженного им и дедом сада, Максим добрался до усадебного двора, где в старом доме спал кто-то из его родни, оберегая здание от грабежа. Открыв деревянную калитку на цепочке, историк вошел в открытый своим ключом массивный кирпичный сарай. Много лет назад он с помощью деда устроил в нем надежный подвал, не боящийся даже пожара, о котором кроме бабушки и родителей никто не знал, и попасть в него мог только знающий секреты входа человек.

Проделав то, что нужно, Максим сквозь оба люка спустился по железной лестнице вниз на бетонный пол, очень аккуратно поставил на огромный пень-стол в центре рюкзак с драгоценным ларцом и положил его в брезентовый мешок, не затягивая горловину до конца. Убедившись, что драгоценность не свалится на пол даже при землетрясении, которых, как и наводнений, в Белополье сроду не было, Максим взял из небольшой винотеки бутылочку самодельного домашнего вишневого вина без спирта и сахара и, помня о второй его бутылочке с мороком в сумке, поднялся в сарай, проделал то, что нужно, и невидимым покинул помогавшее ему родовое гнездо.

Никем не замеченный, по пустой улице Максим на первой рейсовой двойке доехал восемь километров до Ворожбы, где через несколько минут сел на проходящий поезд до Киева. Отдав билет проводнице и попросив принести чаю и печенья, историк положил под свою плацкартную лавку сумку с опасным грузом растительного происхождения и куртку с личными документами и частью денег.

Дождавшись чая и печенья, историк выпил собственной вишневки, закусил ее сохранившимся до самого нужного момента настоящим горьким шоколадом и позволил, наконец, себе провалиться в сон, полностью исчерпав физические и нравственные силы и отметив, что часы показывали ровно семь утра с минутами. Поезд приходил в Великий город в час дня. Ворожили Максиму в эту праздничную ночь конотопские ведьмы или нет, но ни в Збараже, ни в Белополье с вечера 7 марта до утра 8 марта его в секретных местах не видел никто.

Историк спал, и ему снилась бутылка с мороком, лежавшая под ним в дорожной сумке. Во сне он был почему-то абсолютно уверен в том, что ему придется ее использовать, и произойдет это совсем скоро.

Проснувшись еще до полудня, не восстановившийся, а только чуть отдохнувший от этих сумасшедших суток, Максим попытался привести себя в порядок, что у него получилось не очень, сел на своем месте у окна и молча поздравил всех своих родных по телефону с праздником, опрометчиво пообещав вернуться домой в Москву через несколько дней. Историк стал не спеша думать о том, что будет делать в Киеве.

Максим понимал, почему Олекса Дружченко, дослужившийся, как и его отец, в кавалерии до чина секунд-майора и участвовавший со своим егерским полком в событиях по разделу Речи Посполитой в 1772 году между его инициатором Пруссией, Австрией и Россией, так и не вынес на свет божий сокровища Збаражского замка. Прорваться с тайнами Украины к Екатерине Великой он не сумел или не захотел, а больше разговаривать о судьбах его родины во второй половине XVIII века было не с кем, включая и последнего гетмана Кирилла Разумовского, который и сам, впрочем, хорошо понимая историческую обстановку, отрекся от булавы.