Александр Андреев - Призрак Збаражского замка, или Тайна Богдана Хмельницкого

Дочитав письмо предка до самой витиеватой подписи, на удивление похожей на его собственную, Максим стоял оглушенный, с трудом сдерживая переполнявший его восторг, поскольку шуметь было никак нельзя, и не мог взять себя в руки. Он нашел то, что искал многие годы, вот это да! Ай да Олекса, ай да Максим, ай да Дружченко!

Историк положил письмо Олексы на бочонок, достал из ларца рукопись Максима Гевлича, пролистал все ее двадцать восемь листов, покрытых мелким почерком образца второй половины XVII века, положил ее на письмо предка и взял в руки большой плотный конверт с печатью войска Запорожского. Открыв конверт, историк аккуратно вытащил из него четырнадцать сшитых листов с двумя вислыми огромными печатями на шнурах. Он взглянул на первый их них и сразу успокоился. Титулы Алексея Михайловича и Богдана Михайловича начинались словом «Мы», как и полагалось. Первые четыре из двадцати трех статей отличались от тех, которые Максим читал в изуродованной московскими дьяками копии. Сомнений не было, историк держал в руках оригинал Переяславского договора, подписанного в марте 1654 года московским царем и украинским гетманом. Подержав в руках заповит Богдана Хмельницкого, Максим не стал смотреть остальные бумаги и уложил три государственных документа и письмо Олексы назад в ларец, аккуратно закрыл его крышку и услышал железный щелчок. Голова историка была как макитра и шла обертом, но з глузду он не зъихав. Все было ясно и понятно. Максим заберет ларец с собой, укроет его в надежном месте, поедет в Киев и привезет оттуда в Збараж государственную комиссию. Если два бочонка Богданова золота не будут украдены, а будут переданы в фонд национального достояния, например, в Музей истории Украины, для дальнейшего показа в экспозиции, то он на совместной украинско-российско-белорусской пресс-конференции с журналистами и музейщиками предъявит найденный ларец, который должен стать достоянием трех братских народов, упомянутых в его документах.

Если два золотых бочонка из гетманской казны постигнет судьба похищенного из Межигорья золотого батона, ставшего символом старо-новой киевской недалекой власти, то Максим поступит с найденными государственными документами так, как просил Олекса, то есть предъявит их обществу на Майдане Независимости. Историк пока не знал, как он это сделает технически, но хорошо помнил слова великого Гетмана о том, что разбитое яйцо назад в скорлупу не засунешь, только обделаешься. Когда о найденных исторических документах будут знать все, дело о сокровищах станет публичным, то есть сложным для властных и всевластных барыг и ворюг с государственными удостоверениями.

Максим взял ларец мертвым захватом и по своим следам пошел к выходу из заклятого подземелья. Удача придавала силы уставшему телу, и он благополучно преодолел эти непростые восемь метров. Остановившись у фонаря, он завернул ларец в заранее приготовленное чистое полотенце и аккуратно поставил его в рюкзак, затянув его верх. Затем он вернулся назад и затер след от ларца. Возвращаясь, он не стал убирать в дырах разбитое стекло бутылок с дурманом, в которых веками надежно хранился морок с призраком, но аккуратно поставил целые плиты на место, закрыв дыры в каменном полу. Когда в подвале появится киевская комиссия, в создавшейся многолюдной толчее следы его пребывания в заклятом подземелье исчезнут окончательно. Подумав об этом, Максим не удержался, открыл одну из фальшивых плиток и достал из дыры целую небольшую средневековую бутылочку с мороком, которую аккуратно упаковал в рюкзак. Конечно, экспертиза может легко определить, когда разбились бутылки, но может, ее не будет вообще, а там видно будет.

Сфотографировав бочонки, Максим надел ставший драгоценным рюкзак, взял в руки фонарь, вышел на площадку перед лестницей, стал не колени и передвинул рычаг в нише лестницы на прежнее место, увидев, как стена с тихим шелестом закрыла вход в удивительный подвал сокровищ.

Помня о пропасти под пятой-восьмой ступенями лестницы наверх, Максим подошел к ней вплотную, вытянулся во весь свой немалый рост, а затем напряг мышцы и, как стойкий оловянный солдатик, не сгибаясь, медленно упал вперед, выставив перед собой руки, которые благополучно ударились о четвертую ступеньку. Изображая из себя опытного гимнаста, историк перебросил тело наверх по лестнице, не провалив ее середину.

Не забывая о железных вертелах в стенах, второй пропасти в проходе между стен, он снял рюкзак со спины, с бесконечными предосторожностями прополз опасные пять метров и радостно вывалился в показавшийся родным подвал под левым казематом.

Поставив у ниши подземного хода рюкзак и фонарь, Максим отвязал и смотал веревку, почти на голом энтузиазме вернулся к стене, сумел воткнуть в нее пять своих конечностей, опять превратившись в беспомощную бабочку из циклопического гербария. Руки, ноги и голова успешно достали отверстия-рычаги, стена заскрипела и вернулась на старое место. Историк достал из рюкзака большую банку с замазкой, с помощью своего деревянного молотка забил все пять сделанных отверстий поднятой с пола штукатуркой и аккуратно замазал их и швы поднимавшейся и опускавшейся стены. Затем с помощью снятого балахона Максим, стараясь сильно не запылиться, убрал в подвале следы своего пребывания, которые после завтрашних экскурсий должны были исчезнуть окончательно.

Засунув невесомый балахон за клапан рюкзака, историк почти нежно надел рюкзак на спину, помня о лежащем в нем сокровище с галлюциногеном, и вошел в подземный ход, плотно закрыв за собой, как и вчера, массивную дверь. Ноги дрожали, но он был чрезвычайно рад, что никого не встретил в этом главном збаражском подвале, а значит, дело почти выполнено.

С фонарем в руке и драгоценным рюкзаком за спиной, Максим спустился по показавшейся в этот раз очень крутой и бесконечной лестнице и двинулся к выходу по почти привычному подземному ходу, помня, что не должен вывихнуть дрожащие от напряжения ноги. Обратное путешествие прошло благополучно, историк устало вошел в келью, из последних сил поставил тяжелую дверь под землю на место, вставив ее в петли. Когда железо негромко лязгнуло о железо, Максим, с трудом нагнувшись, взял из угла свою сумку, выключил фонарь, не спеша вышел из кельи в пустой черный монастырский коридор, вслепую закрыл за собой очередную, но еще не последнюю дверь. Установив в фонаре режим узкого длинного луча, Максим неслышно, как серая мышь, прошел по коридору и с удовольствием покинул монастырь бернардинов, легко справившись с последней подвальной дверью и не повредив ее.

Постояв на засыпанном ветками и пожухлыми листьями полу, полюбовавшись на беззвездное черное небо и убедившись, что вокруг никого нет, историк двинулся вперед. Оставив слева темную автостанцию, а справа пустую автозаправку, Максим неслышной тенью пошел вдоль Гнезны.