Александр Андреев - Призрак Збаражского замка, или Тайна Богдана Хмельницкого

Сильно пахло нашатырем. Очнувшийся Максим понял, что лежит на боку, прикрыв голову руками. Ничего себе галлюциноген огромной силы растительного происхождения! Историк представил, что бы произошло с ним без защитных средств, и содрогнулся, успев подумать, как пережил это его предок Олекса. Он обязательно найдет в Киеве на Лысой Горе эту траву бокка и исследует ее как возможное психотропное оружие, черт бы его побрал совсем.

В заклятом подземелье уже не было ни демона, ни морока. Судя по тому, что тело не затекло, Максим находился без сознания несколько минут. Историк, не снимая респиратора и не делая резких движений, поднялся на задрожавших ногах и тут же сел на один из бочонков, помянув незлым тихим словом характерников и их знание магии. Голова еще кружилась, но никаких признаков сумасшествия он, слава богу, не чувствовал.

Максим вспомнил заскорузлые лапы демона и содрогнулся в очередной раз. Как сквозь всю эту чертовщину смог пройти его Олекса? Ох, и непрост был этот просвещенный XVIII век с его научными достижениями! Историк, решившись, снял респиратор, дурмана не почувствовал, достал из кармана куртки небольшую бутылочку с водой и отпил половину. Он внимательно осмотрелся вокруг. Вход оставался, к счастью, открытым, рюкзак и фонарь находились там, где их поставили, а прямо перед историком в каменном полу зияли две дыры, побольше и поменьше.

Испытание мороком и призраком, благодаря принятым предосторожностям, было пройдено без ощутимых потерь. Часы показывали начало десятого, и нужно было действовать. Максим встал, с усилием качнул один, а затем другой бочонок, в которых ощутимо звякнул металл. Сомнений, что в них хранилось золото, больше не было, однако историк прорывался в заклятое подземелье совсем не за ним.

Ларец работы даже не XVII, а XVI века был закрыт с помощью потайной пружины, с действием которой Максим был хорошо знаком. Температура воздуха не превышала трех градусов тепла, не была отрицательной и соответствовала уличной. Простоявший в заклятом подземелье Збаражского замка четыреста лет ларец можно было открывать и выносить без боязни повредить драгоценные документы. Историк застегнул балахон, встал перед ларцом на колени и внимательно осмотрел, включая дно. Пятикилограммовый ларец размером в большую пластиковую бутыль с водой не подвергся разрушительному влиянию времени. Средневековые мастера знали свое дело, за что им честь, хвала и огромное спасибо.

Максим протянул руку куда следует, передвинул, а затем нажал на то, что нужно. Замок, явно не открывавшийся с 1762 года, тихо щелкнул, и его крышка без всякой натуги открылась. Историк увидел аккуратно уложенные внутри документы с большими коричневыми печатями на витых шнурах. Тексты были написаны не выцветавшими чернилами на отличной плотной итальянской пергаментной бумаге, использовавшейся в Европе в XVII столетии.

Вверху, на самом видном месте, лежал лист явно немецкого производства середины XVIII столетия, отделенный от остальных листов платком. Максим, сразу догадавшийся, что это за бумага, взял ее в руки и поднес к лицу. Да, это было письмо Олексы Дружченко своим еще не рожденным потомкам. В свете фонаря строки документа были хорошо видны, и Максим, держа лист в слегка дрожавших пальцах, принялся за его чтение, легко разбирая аккуратную скоропись. Киевский школяр принятым в то время слегка вычурным слогом писал о том, что обнаружил в ларце три документа государственной важности: договор казацкой Гетманщины с Московским царством, подписанный через два месяца после январской Переяславской Рады 1654 года, завещание-заповит Богдана Хмельницкого и некий документ его Тайной стражи. Олекса коротко писал, что решил не трогать и не обнародовать найденные государственные документы Украины. Попав в жадные и подлые руки польских магнатов, они были бы тут же уничтожены, фальсифицированы или проданы в один, а то и несколько королевских дворов Европы. Везти ларец в Киев было чрезвычайно опасно, так как на территории Речи Посполитой, в состав которой до конца XVIII века входила Западная Украина, законы не действовали, подобное путешествие можно было проделать только с надежной охраной, которой у Олексы не было и в помине. По этой же причине он не стал трогать и бочонки с золотом.

Киевский школяр с немалым достоинством писал, что бумаги и золото гетмана Богдана должны были быть переданы украинскому народу только после получения им суверенных прав своей государственности. Отчаянный предок просил потомка, или того, кто найдет ларец, передать его избранному гетману Украины, борющейся за свою независимость. Олекса писал, что не хочет, чтобы главные документы революции Богдана Хмельницкого 1648–1654 годов постигла судьба архива Гетманщины, якобы сгоревшего в начале XVIII века в Киево-Печерском монастыре, и Христом богом просил сохранить ларец с бумагами для его родины любым способом.

Отступив от основного текста, Олекса Дружченко обращался непосредственно к своему неведомому потомку, который, как он очень надеялся, держал в руках его послание в будущее. Школяр просил забрать лежавшую сразу же за письмом рукопись знаменитого командира гетманской Тайной стражи Максима Гевлича, в которой он описывал подвиги характерников Богдана Великого.

То, что дальше написал Олекса, потрясло Максима до глубины души. Предок утверждал, что эта рукопись принадлежит наследникам героя Богдана Хмельницкого и выдающегося полковника его Тайной стражи Максима Гевлича, женатого на волынянке Оксане Дружченко. В 1672 году полковник с семьей находился на Левобережье Днепра, где основывал сотенное местечко Белополье Сумского полка. Киевский школяр писал, что после прочтения этой рукописи решил пойти вместо схоластики на военную службу в кавалерию, чтобы, как все представители его знаменитого казацкого рода с начала XVII века, служить отчизне не пером, а саблей.

В конце письма в вечность Олекса Дружченко аккуратно написал, что его потомки обязательно должны побывать на особой поляне у Житомира, где гремит гром от многих молний, ибо не все, что видит глаз в темноте, находится вне солнечного света, а также выстоять службу в старой церкви полтавского сотенного местечка Диканьки, где слушал литургию сам гетман Богдан, оставивший перед ее началом у входа свое славное оружие. Слово «вход» было выделено более крупным шрифтом.

Яснее написать о том, где хранится золотой запас Гетманщины и клейноды Хмельницкого было невозможно. Идея Максима о том, что сокровища Богдана спрятаны в трех местах, нашла свое документальное подтверждение, адресованное непосредственно ему. При этом Максим, конечно, отметил слова о поляне у Житомира, где молнии бьют купой, и о старой диканьской церкви и ее входе с оружием. Теперь он знал область страны и конкретную церковь, местонахождение и план которых нужно будет устанавливать в Киеве. Предок опять и опять указывал ему правильную дорогу к мечте.