Жюль Верн - Великолепная Ориноко; Россказни Жана-Мари Кабидулена

— Более сорока лет, месье Эллок, — ответил старик, — и я лишь изредка и очень ненадолго покидал Сан-Фернандо. Если бы такой путешественник, как полковник де Кермор, провел здесь несколько дней, я бы обязательно с ним встретился. Наш городок так мал, тут каждый на виду, так что появление иностранца не могло бы пройти незамеченным. Я бы обязательно был информирован о его присутствии в городе.

— Но, быть может, он хотел сохранить инкогнито?

— Тут мне трудно что бы то ни было сказать, — ответил господин Мирабаль. — А у него были для этого основания?

— Видите ли, сударь, — сказал Жан, — мой отец покинул Францию четырнадцать лет назад, и его друзья узнали о его отъезде много времени спустя. Даже мой дядя, сержант Марсьяль, не был посвящен в планы полковника.

— Нет, конечно! — воскликнул старый солдат. — Иначе я сумел бы удержать его.

— А вы, мое дорогое дитя? — спросил господин Мирабаль.

— В то время меня не было в доме отца, — с некоторой заминкой ответил Жан. — Моя мать и я, мы были в колониях. Когда мы возвращались во Францию, она погибла во время кораблекрушения. А меня… меня спасли. И несколько лет спустя я вернулся во Францию. Но моего отца уже не было в Нанте, и мы не знаем, что с ним стало.

В жизни этого юноши явно была какая-то тайна. Жак Эллок давно это чувствовал, но, считая себя не вправе вмешиваться в чужую жизнь, даже и не пытался разгадать ее. Ясно было одно: полковника де Кермора уже не было во Франции, когда его сын туда прибыл, и сержант Марсьяль, не важно, являлся он родственником полковника или нет, действительно ничего не знал о том, куда тот отправился.

— И тем не менее, — сказал господин Мирабаль, — у вас есть серьезные основания полагать, дитя мое, что ваш отец находился некоторое время в Сан-Фернандо.

— Не только серьезные, сударь, но и вполне конкретные.

— Какие же?

— Письмо, написанное рукой моего отца, отправленное из Сан-Фернандо, было получено одним из его друзей в тысяча восемьсот семьдесят девятом году.

— Да, конечно, все это так, — задумчиво произнес господин Мирабаль, — но ведь в Венесуэле есть еще один город с тем же названием на западе от Ориноко… Сан-Фернандо-де-Апуре.

— Письмо пришло из Сан-Фернандо-де-Атабапо, на нем была почтовая марка и дата: двенадцатое апреля тысяча восемьсот семьдесят девятого года.

— А почему же вы не отправились в путь тотчас же, дитя мое?

— Потому что мой дядя и я узнали об этом письме только три месяца назад. Друг, которому было адресовано это письмо, должен был хранить его в тайне. Только после его смерти родные передали нам это письмо… Ах, если бы я не был так далеко, когда отец решился покинуть родину! Он бы не уехал…

Господин Мирабаль, тронутый до глубины души, привлек к себе Жана и нежно поцеловал его. Мысленно он спрашивал себя, чем он может помочь этому юноше. Существовал лишь один достоверный факт: письмо, датированное двенадцатым апреля 1879 года, написанное полковником де Кермором и отправленное из Сан-Фернандо-де-Атабапо.

— И все-таки, — сказал господин Мирабаль, — моя память ничего мне не подсказывает, хотя в это время я точно был в Сан-Фернандо.

— Не может быть! — воскликнул юноша. — Мой отец находился здесь какое-то время — и от его пребывания не осталось никаких следов!

Из груди его вырвались рыдания, слова господина Мирабаля отнимали у него последнюю надежду.

— Не отчаивайтесь, Жан, — обратился к нему Жак Эллок, — на этот раз он не сказал «мой дорогой Жан» — с трудом сдерживая волнение. — Вполне могло случиться, что господин Мирабаль не знал о прибытии вашего отца.

Старик поднял голову.

— Другие могли его видеть, — продолжал Жак Эллок. — Мы будем искать, расспрашивать… Я повторяю вам, Жан, не нужно отчаиваться.

Сержант Марсьяль молчал. Он смотрел на юношу и, казалось, повторял то, что он столько раз говорил ему: «Вот увидишь, мой мальчик, наше путешествие будет бесполезным!»

— Так вот, — заключил господин Мирабаль, — поскольку вполне возможно, что я не знал о пребывании в городе полковника де Кермора, я попытаюсь разузнать… я расспрошу жителей Сан-Фернандо… Я тоже вам говорю, не надо отчаиваться! Что ваш отец был в Сан-Фернандо, в этом нет сомнений. Но, быть может, он путешествовал под чужим именем, скрывая свой чин и звание?

Предположение было вполне правдоподобным, хотя и оставалось неясным, зачем полковнику нужно было скрывать свое имя.

— Если господин де Кермор, — сказал Жак Эллок, — хотел, чтобы никто не знал о его пребывании в Сан-Фернандо…

— А, собственно, почему? — спросил господин Мирабаль.

— Мой отец испытал столько горя, — дрожа от волнения, ответил Жан. — После гибели моей бедной матери он считал, что остался совсем один на свете.

— А вы, мое дорогое дитя?

— Он думал, что я тоже погиб, — ответил Жан.

Сержант Марсьяль глухо ворчал в своем углу. Он явно был недоволен этими расспросами, касавшимися прошлого его племянника.

Ни господин Мирабаль, ни Жак Эллок не стали продолжать расспросы. Было ясно, что измученный горем полковник де Кермор решил уехать тайно, так, чтобы об этом не знал даже его старый товарищ по оружию. А потому вполне вероятно, что он сменил имя, чтобы никто никогда не узнал, где он схоронил свое разбитое горем сердце.

Сержант Марсьяль и Жан попрощались с господином Мирабалем и ушли, оба глубоко опечаленные. Но ведь старик обещал им попытаться разузнать о полковнике де Керморе, и можно было не сомневаться, что он сдержит свое слово.

Остаток дня сержант и Жан провели в гостинице.

На следующий день, по просьбе господина Мигеля, Жан был принят губернатором этой провинции Ориноко. Его превосходительство не мог ничего сообщить Жану о его отце. Впрочем, сам он поселился в Сан-Фернандо всего пять лет назад. Однако он пообещал юноше, что поможет господину Мирабалю в его поисках.

Второй день прошел совершенно безрезультатно. Сержант Марсьяль выходил из себя. Проделать такой путь, пережить столько опасностей — и все попусту! Как мог он быть таким бесхарактерным, чтобы согласиться на это путешествие! Однако видя отчаяние Жана, он старался сдерживаться, чтобы не усугублять его горя.

Жак Эллок тоже решил заняться поисками. К сожалению, все его попытки что бы то ни было узнать оказались безуспешными. Вернувшись на «Мориче», он погрузился в глубокое уныние, очень тревожившее Жермена Патерна. Его друг, обычно такой разговорчивый, жизнерадостный и общительный, едва отвечал на его вопросы.

— Что с тобой? — спрашивал его Жермен.

— Ничего.

— Ничего иногда означает очень много. Я согласен, положение этого юноши очень печально, но ведь это не значит, что ты должен забывать о твоей экспедиции.

— Моя экспедиция!