Луи Буссенар - Избранные произведения. II том

И вдруг весь этот уклад, казавшийся нерушимым, рухнул в одночасье. Ураган войны, разразившийся над райским уголком, унес всех его юношей и мужчин, оставив без защиты слабых и больных его обитателей. Из двадцати шести мужчин Блесбукфонтейна на ферме остался лишь столетний слепой старец, с трудом добиравшийся до своей любимой скамейки на солнышке, да мальчуганы не старше десятилетнего возраста. Остальное население фермы состояло из женщин: девяностолетней прародительницы, славной и преданной подруги главы клана, ее дочерей, внучек и правнучек, то есть матерей, сестер и дочерей бурских воинов. Всего около семидесяти беззащитных людей.

Появлению вражеских солдат в усадьбе предшествовали резкие звуки трубы и стук лошадиных копыт.

С улицы прибежали ребятишки.

— Англичане! — задыхаясь от бега, кричали они.

Уланы, бряцая оружием, вихрем ворвались на просторный двор фермы. Во главе отряда галопировал майор. Рядом с ним скакали сержант и два трубача.

— Хозяина сюда! Где хозяин? — гаркнул сержант.

На пороге показался старый бур. Его вела прелестная белокурая девочка лет шести.

— Я хозяин, — с достоинством произнес бур. — Что вам угодно?

— Огласите, сержант! — приказал своим резким голосом майор, даже не удостоив старца ответом.

Тот извлек из-за обшлага мундира бумагу, развернул и стал читать, нарочито отчеканивая каждое слово:

— «Именем ее величества королевы и по приказу его превосходительства лорда Робертса всем лицам, пребывающим в этой усадьбе, предписывается немедленно покинуть ее. Малейшее сопротивление будет караться смертью».

И уже от себя сержант добавил:

— Даю вам пять минут сроку.

Ошеломленный старик устремил невидящий взор в то место, откуда исходил голос, объявивший этот варварский приговор. Ему казалось, что он плохо расслышал, не понял чего-то. Полным трагизма жестом простер он костлявые руки, а его старый, беззубый рот шевелился, не произнося ни звука.

— Дед, — заплакав, пролепетала девочка, — этот человек сказал: надо уходить.

— Уходить?! — замогильным голосом пробормотал старик.

— Да, да, убираться вон отсюда! — злорадно выкрикнул майор. — Пошли прочь, змеиное отродье, а не то живьем вас зажарим в этой норе!

Женщины поняли. Выбежав из столовой, где, охваченные леденящим страхом, спрятались от оккупантов, они окружили кавалеристов и, умоляя сжалиться, с душераздирающими воплями протягивали им младенцев, которых завоеватели хотели лишить крова и последнего куска хлеба.

Бандиты, злорадно хохоча, подняли на дыбы лошадей и, опрокинув ближайших к ним женщин, стали их топтать. Послышались вопли ужаса и боли, заглушенные гиканьем улан.

Когда истязатели отвели коней, на земле остался лежать младенец с раздробленной головкой. Мать с помертвевшим от горя лицом свалилась без чувств возле бившейся в агонии невинной жертвы изуверов.

Майор взглянул на часы и с невозмутимым спокойствием процедил сквозь зубы:

— В вашем распоряжении осталось четыре минуты.

К майору приблизился старик. Догадавшись по властному тону Колвилла, что он и есть начальник, высокий старец низко склонился перед англичанином.

— Коснись это меня одного, — пролепетал он дрожащим голосом, — я бы не просил вас. Я бы сказал вам: возьмите мой старый скелет и потешайтесь над ним сколько угодно… Но эти женщины и дети они же не причинили вам никакого вреда. Пощадите их ради всего святого… ради вашего Бога, которому молимся и мы! Пощадите, умоляю вас!

— Осталось три минуты! — прервал его майор. — Вы теряете понапрасну драгоценное время, милейший: приказ королевы исполняется беспрекословно.

— Не может быть, чтобы ваша королева приказала истреблять людей! Она ведь женщина, она — мать. Сжальтесь же над нашими женами, сжальтесь над детьми!.. Никогда еще я не склонял головы перед человеком и если и преклонял колени, то только перед Богом… А вас умоляю на коленях! Заклинаю вас всем, что у вас есть дорогого на свете, вашей честью солдата, сжальтесь, сжальтесь!

И благородный старец, решившийся ради спасения семьи на это величайшее унижение, тяжело упал на колени, простирая к майору дрожащие руки. Из его потухших глаз брызнули слезы и заструились по седой бороде. Несколько солдат, сердца которых еще не совсем очерствели от грабежей и насилия, отвернулись, чтобы скрыть свое волнение. У остальных это зрелище вызвало взрыв мерзкого смеха.

Майор молчал. С непринужденностью баловня судьбы он высвободил ногу из левого стремени, подле которого стоял на коленях старик, и нанес горемыке страшный удар сапогом по лицу.

Искалеченный старец свалился подле трупика младенца. Из его рассеченных ударом губ и носа хлынула кровь.

Двор огласился негодующими и скорбными воплями женщин:

— Проклятые!.. Палачи!.. Убийцы!..

А Колвилл хохотал, полагая, видно, что выкинул отличную штуку. Потом, снова взглянув на часы и небрежно опуская их в карман, заметил:

— Ну, три минуты уже истекли.

Минутой больше или меньше — какое это имело значение для несчастных, которые знали, что все мгновения их жизни уже сочтены.

Женщины вновь окружили улан. Бледные, трепещущие от гнева они поносили солдат, грозили им своими слабыми кулаками, порывались даже их бить. Солдафоны отвечали громким гоготом, ругательствами и плоскими казарменными шуточками.

— Поднять коней! — скомандовал Колвилл.

— Гип-гип… ур-ра! — заорали уланы, пришпоривая лошадей.

И хорошо выдрессированные животные ринулись на толпу сокрушенных горем женщин. Смятение охватило бедняжек. Одни ползли по земле, изувеченные железными подковами разгорячившихся скакунов, другие бежали по двору, стараясь спасти исходивших криком детей.

— Отстегнуть пики!.. — скомандовал Колвилл, обнажив свою шашку. — А ну-ка, мальчики, подколите мне всех этих маток вместе с их поросятами! Что за великолепная игра — «охота на кабана»! Будет о чем вспомнить!

Повинуясь гнусному приказу, уланы взяли пики наперевес и бросились на женщин с криками:

— Ур-ра!.. Ур-ра!.. Подколем свинью! Подколем свинью!

К старцу вернулось сознание. Он с трудом поднялся. Его ноги дрожали и подкашивались, лицо было окровавлено, изо рта текла алая струйка. Слабеющим уже голосом он бросил в лицо убийцам:

— Подлецы, будьте вы прокляты!

Колвилл взмахнул шашкой, и тяжелое лезвие со свистом резака обрушилось на голову старца и раскроило ее до самого рта.

— Черт возьми! Ну и ручища у вас, майор! — восхищенно воскликнул лейтенант, ехавший рядом со своим командиром.

— Да и лезвие не из плохих, милейший, — ответил майор, явно польщенный похвалой.

Кавалеристы яростно преследовали исколотых пиками женщин. Опьянение кровью, от которой подчас хмелеют сильнее, чем от вина, туманило их рассудок и толкало на возмутительные по своей свирепости поступки.