Люси Уорсли - Чисто британское убийство. Удивительная история национальной одержимости

Роберт Одли и леди Одли у колодца, куда она столкнула своего мужа

Реакция общества на скандальную книгу (и ее не менее скандального автора) была предсказуемой. «На время ей удалось превратить кухонную литературу в любимое чтение людей в гостиной», — презрительно фыркал один критик. «Это может нравиться лишь тем, кто обладает болезненным воображением», — высокомерно заявлял другой, а третий восторгался изобретательностью, «додуматься до которой могла лишь англичанка, искушенная в соблазнах, таящихся в непристойности».

Б о льшую часть этой непристойности воплощает собой антигероиня книги — леди Одли. Внешне очаровательная, наделенная красотой фарфоровой куклы, она кажется самим миролюбием, а на поверку оказывается вполне способной на убийство. Еще менее женственна героиня следующего романа Брэддон «Аврора Флойд» (1882); знаменитая сцена, в которой героиня наказывает шантажиста ударами хлыста, заставляет заподозрить ее даже в садизме: она явно получает удовольствие от экзекуции.

Но самой прибыльной для писательницы оказалась ее «Леди Одли». На деньги, которые принес ей роман, она купила прекрасный усадебный дом в Ричмонде; в нем Брэддон создала остальные восемьдесят своих романов. Личфилд-Хаус (построенный в XVIII веке и разрушенный в 1930-х годах) был имением солидным и внушительным — не столь внушительным, как старинный Одли-Корт, но более чем респектабельным. А Уильям Тинсли, издатель Брэддон, на свою долю прибыли от продаж романа выстроил в Барнсе виллу Одли-Лодж.

Сегодня, читая «Тайну леди Одли», мы поражаемся настойчивости, с какой читателям XIX века внушалась мысль об исконной порочности героини романа. О том, что Элен (она же леди Одли) злодейка и существо испорченное, они начинали подозревать с первого с ней знакомства, с описания ее внешности и непрестанного упоминания цвета ее волос: не один раз автор повторяет, что ее локоны — прекрасные, легкие и пушистые, как облако, — золотистые , то есть намекает на то, что героиня их красит — какой позор! — ведь такая забота о собственной внешности, как и у коллинзовской Лидии Гуильт, — признак порочного тщеславия.

Разлученная в детстве с сумасшедшей матерью, она росла рядом с отцом-выпивохой. Выйдя замуж и родив ребенка, она остается тем не менее одна, поскольку муж Элен Джордж Толбойз, предупредив ее запиской, но не сказав ни слова, бросает их с малюткой и отправляется в Австралию. Поступок, достойный бессердечного негодяя, хотя тогдашний читатель видел в Толбойзе человека добродетельного и чуть ли не героя. Ведь, отплывая в Австралию, он надеялся разбогатеть (и действительно разбогател), чтобы обеспечить жену и ребенка! Так или иначе, Элен брошена и бедствует. На мой взгляд, поведение обиженной женщины, которая, разочаровавшись в муже, поступает в гувернантки, а затем выходит замуж за пожилого и богатого баронета сэра Майкла Одли, вполне объяснимо. Но Элен ожидает жестокий удар: к несчастью, выясняется, что племянник сэра Майкла Роберт Одли — друг ее первого мужа. Роберт начинает питать подозрения, и все более серьезные, насчет того, что же в действительности случилось с Джорджем Толбойзом и кто такая на самом деле новоиспеченная леди.

Хуже, чем с мужем, Элен обошлась с собственным сыном, безжалостно оставив его на попечении своего пьющего папаши. Хотя муж ее Джордж — тот самый, которого публика почитает героем, — вернувшись из Австралии и оказавшись ответственным за сына, поступил точно так же. Да и сам Роберт Одли, не знавший, что делать с ребенком, чей отец, как предполагали, был убит, не находит ничего лучше, чем убрать мальчика с глаз долой — отослать в школу-интернат. Я склонна считать, что леди Одли в конечном счете спасала себе жизнь, притворяясь сумасшедшей и этим убеждая чванливого и лицемерного Роберта, что лучше уж ему содержать ее до конца ее дней где-то в Бельгии, чем позорить семью судебным разбирательством.

Несмотря на нашу переоценку многих моральных ценностей, особое удовольствие, которое доставляет нам роман, состоит в возможности самим разобраться, кто из персонажей положительный, а кто отрицательный, меняя оценки по мере обнаружения новых фактов. Мэри Элизабет Брэддон обладала природным чутьем и предвидела, кто из ее героев заслужит одобрение или порицание читателей, и, умело балансируя на тонкой грани, поддерживала интерес к роману даже у тех, кто его персонажей осуждал. «Это хуже чем преступление, Вайолет, это непристойность» — эту крылатую фразу из одного из позднейших ее романов могла написать лишь внимательная и непредвзятая наблюдательница нравов современного ей общества.

Биограф Брэддон Дженнифер Карнелл указывает, что современники Брэддон судили ее героев строже, чем это делала сама писательница. Убийцам или виновникам других преступлений (а их в книгах Брэддон хоть пруд пруди) писательница нередко позволяет избежать повешения или преждевременной смерти, предпочитая ниспослать им вместо этого долгую, тихую и полную раскаяния жизнь. Этим она особенно бесила поборников морали, но нам, с нашей современной колокольни, такая черта кажется проявлением проницательности Брэддон и ее большей снисходительности к человеческим слабостям, чем то было свойственно ее собратьям по перу, писателям-мужчинам. Жизнь обошлась с ней круто, но благодаря этому она стала понимать, на что способны толкнуть людей неблагоприятные обстоятельства.

В самый разгар успехов писательницу, наслаждавшуюся плодами богатства и известности, все же настигло прошлое. Когда законная жена Джона Максвелла умерла в своей психиатрической лечебнице в Ирландии, хулители Брэддон постарались, чтобы эта новость попала в газеты. В дом Брэддон и Максвелла в Ричмонде стали поступать соболезнования: все подумали, что умерла Брэддон. Но когда выяснилось, что она-то жива-живехонька, репутация богатой респектабельной ричмондской четы была серьезно подорвана. Кроме одной-единственной служанки, вся прислуга в доме попросила расчет. Но даже когда положение Брэддон в обществе пошатнулось, до самой своей кончины в 1915 году она оставалась крайне популярной и очень богатой — триумфальный и отрадный венец карьеры писательницы, воздаяние ей за мастерство в создании историй, которых так жаждала публика.

В 1888 году лондонский Ист-Энд терроризировал серийный убийца. Немногие известные о нем факты бесконечно пережевывались и искажались, передаваемые из уст в уста, но личность убийцы так и осталась тайной. Убийства нескольких проституток, произошедшие за лето и осень на улицах Уайтчепела и Спиталфилдса, связывались воедино и приписывались — по крайней мере, в воображении публики — одному человеку. Изъятие внутренних органов у трех из погибших женщин наводило на мысль о том, что преступник, возможно, имеет медицинское образование и опыт вскрытия трупов. Последним доказательством послужило издевательски-шутливое письмо, автором которого молва посчитала этого самого преступника, хотя оно вполне могло быть уловкой журналиста, пожелавшего всколыхнуть читательскую аудиторию. Письмо было подписано именем, которое до сих пор окутано облаком полуправды, домыслов и предположений, под которым кроется убийца-одиночка, профессиональный медик: и зовут его Джек-потрошитель [20] Когда я беседовала о Потрошителе с Джудит Фландерс, она обратила мое внимание на то, что из многих сотен убийств викторианского периода, которые она исследовала, нераскрытыми остались только четыре. В трех из них имеется ограниченный круг подозреваемых, из которых убийцей может быть всего один. И лишь в деле Джека-потрошителя нет ни малейшего просвета. За прошедшее с тех пор столетие подозрение падало на более чем сотню разных людей. — Прим. автора. .