Жан-Кристоф Руфин - Кругосветное путешествие короля Соболя [калибрятина]

Вызванный секретарем великого человека, незаметно зашел его врач, присутствовавший при окончании рассказа. Он подошел к Афанасии и наклонился к ней. Это был верзила, одетый в коротковатые брюки и поношенный сюртук. Его мрачное безусое лицо в опушке бороды казалось еще более вытянутым.

– Вы не должны больше его волновать, – прошелестел он. – У господина Франклина уже был один удар, и любое перевозбуждение может оказаться для него…

– Что! – вскричал Франклин, резко выпрямляясь. – Что вы там несете, Гидеон? И вообще, кто вас вызвал? Я не болен, а история, которую рассказывает мадам, куда полезнее для меня, чем все ваши мерзкие микстуры.

– Я говорю чистую правду, – перешел в наступление врач. – Если вы меня не слушаете…

– Нет! – гаркнул Франклин. – Я вас не слушаю. Представьте себе, я слушаю их. И если мне предложат такие же захватывающие истории вместо вечных жалоб, которыми меня ежедневно донимают, мне станет куда лучше.

Врач выпрямился во весь рост и принял возмущенный вид:

– Раз такое дело…

– Да, именно такое.

Франклин схватил свою палку, упавшую на пол рядом с креслом. Он был настолько разъярен, что доктор, побоявшись получить удар, отступил на шаг.

– Продолжайте, мадам, пожалуйста.

Афанасия и Август обменялись встревоженными взглядами.

– Видите ли, господин Франклин… мы бы с удовольствием. Но уже очень поздно.

На улице зажглись фонари, и только их бледный свет, падавший сквозь оконный переплет, позволял что-то разглядеть в комнате. Август принял огонь на себя.

– Я сменю Афанасию, – сказал он. – Продолжение истории обещает много неожиданностей, вот увидите. После того как мы покинули Большерецк, перед нами открылся целый мир со всеми его опасностями.

– Я так и думал, а потому хочу услышать ваш рассказ немедленно.

– Однако если мы приступим к этой части истории, то сможем прерваться очень нескоро. Иначе недосказанность станет для вас еще невыносимее.

Франклин покачал головой. Эти доводы немного поколебали его решимость.

– Итак, – продолжил Август, – я предлагаю немного передохнуть. Завтра прямо с утра мы вернемся, и вы услышите, как мы оказались на другом конце света.

Старик заворчал, достал платок и не спеша зарылся в него носом. Потом свернул его с надутым видом и, засовывая обратно в карман, заключил:

– Ладно. Завтра. Но с самого утра! Полагаюсь на вас.

Секретарь помог ему встать, и он, сгорбившись, покинул комнату. Врач испустил тяжелый вздох, испепелил посетителей взглядом и вышел, не попрощавшись.

Август I

Это был двенадцатый день месяца мая.

Мне еще не исполнилось и тридцати.

Корвет «Святые Петр и Павел» медленно спускался по реке, чтобы преодолеть фарватер порта и выйти в море.

Взошло солнце, положив начало первым хорошим дням года. Это мгновение я запомнил навсегда. После долгих недель тайных сговоров, предательства, тревоги и, наконец, боя мы были свободны.

Весь экипаж и пассажиры судна прилипли к планширам. Молчаливые и серьезные мужчины и женщины смотрели, как медленно проплывает синеватый берег портового бассейна, который мы пересекали, чтобы через судовой проход выйти в открытое море.

Вода едва колыхалась, и густые заросли тростника, словно продолжение берега, слились в плотную колючую полосу, соединяя воду и сушу. Вереница длинношеих птиц, направляющихся к северу, образовала крест с кильватером судна, и это показалось нам добрым предзнаменованием. Обычно те, кто поднимается на борт, отправляясь в долгое путешествие, машут руками, кричат, посылают последние приветы близким, остающимся на берегу. Но мы не покидали здесь ничего, кроме ссылки и несчастий. Мы ждали, что почувствуем радость. Но сердца наши сжала бесконечная грусть.

В момент ухода наша глубокая нищета, крайняя удаленность места нашей ссылки, жестокое одиночество предстали перед нами во всей своей неприглядности. Как узник, через много лет возвращающийся к месту своего заточения, сокрушается о судьбе, всю тяжесть которой он не смог сразу оценить, так и мы чувствовали, как нас затопила жалость, объектом которой были мы сами.

Глядя на проплывающие мимо нас бесконечные пустоши и безводные степи, служившие стенами нашей тюрьмы, мы проникались уверенностью, что бегство от такой судьбы было острой необходимостью. И в то же время мы начинали осознавать, в какую бесконечность погружаемся, решившись на этот побег.

С одной стороны, мы испытывали огромное облегчение, и, когда зазвучал «Te Deum» [27], у каждого из нас полились искренние слезы. А с другой – каким бы тяжким ни было наше пребывание на Камчатке, оно давало нам безопасность и обжитой приют, которые мы только что утратили. Открывающееся перед нами пространство было полно неизвестности, опасностей, а возможно, и злоключений.

Когда мы наконец-то вышли в проход, позволявший миновать цепь дюн и оказаться в открытом море, зыбь сотрясла корабль, словно предупреждая, что отныне и навсегда мы в руках океана. На борту все отступили на шаг, и даже те, кто был не склонен обращаться к Богу, перекрестились.

Странно, но, пока мы на малой скорости двигались к открытой воде, небо заволокло черными тучами. Сначала пошел дождь, а вскоре капли стали бесшумными и мягкими, в воздухе замелькали хлопья: начался снегопад.

Густой туман окутал нас, будто желая показать, что нам не только предстоит двигаться в пустынной необъятности, но и делать это вслепую.

Мои познания в морском деле естественным образом выдвинули меня в капитаны. С самого отплытия я стоял на полуюте, нависающем над большой палубой и собравшейся там толпой. Как только набежали первые валы, ударившие по касательной и закружившие корабль, дрожь ужаса пробежала и по экипажу, и по пассажирам. Они уставились на горизонт, но не смогли различить берег – по той простой причине, что его там уже не было. Тогда одновременно и без чьей-либо команды десятки голов повернулись ко мне. В это мгновение я понял, что в сердцах этих людей живет столько же мужества, сколько и предательства, столько же надежды на свободу, сколько и готовности рабски служить. И я должен быть готов ко всему, не зная, с какой стороны ждать ударов.

Всего на корабль поднялись девяносто шесть человек. Среди них были все мои товарищи по ссылке, все, кто ушел со мной из Казани, и, конечно же, Олег Винблад, путь которого был еще длиннее. С нами была и большая часть ссыльных, они присоединились к нам позже, вместе с верным Хрущевым, искусным лекарем, чей талант будет для нас бесценен, и многими другими. С нами уплыли и несколько охотников и камчадалов. Мы решили принять их, потому что они выразили такое желание, и мы не стали доискиваться, какие ими двигали мотивы. Без сомнения, мы совершили ошибку и очень скоро это поняли. Но нам не хотелось омрачать эйфорию отъезда мрачными подозрениями и задними мыслями.