Катя Федорова - О том, что есть в Греции

• Варим на среднем огне до готовности. Обычно это занимает час, в скороварке 15 минут.

• Как только фасоль станет мягкой, усиливаем огонь. Следим, чтобы жидкости было достаточно. Кладем соль и перец, еще оливкового масла, лимонный сок и орегано. Похлебка не должна быть очень жидкой.

• При желании можно выжать еще половинку лимона прямо себе в тарелку.

В рыбных лавках густые очереди. Впереди Вербное воскресенье, Страстная. Греки чтят. Разговоры в очередях душеспасительные, постные – все больше о здоровье.

– Понравился тебе кардиолог, тот, что тебе отец твой рекомендовал? – спрашивает один мужчина у другого. Оба средних лет, с залысинами, животиками, списками продуктов, написанными женским почерком.

– Нет.

– Нет? Почему?

– Ну, делает он мне стресс-тест на сердце. Бегу я бегу, заморился, жму на кнопку, дескать, вырубай. А он не выключает! Я ему – доктор, остановите свою машинерию. Я уже весь мокрый. А он мне такой: «Ты даже не догнал своего отца!» Я сразу на своей могиле эпитафию представил: «Он так и не догнал своего отца». И вот скажи – на фига мне такая эпитафия?!

– Сардины два кг за два евро! – кричит торговец рыбой.

Ему из-за спины антифонно подпевает его сын: – Сардины два кг за два евро!

– Простите, что мы отдаем два кг за два евро, – заглядывая в глаза покупателю, театрально кается торговец.

– У кого же вы просите прощения?

– У сардин, конечно!

Рядом старичок, продающий морепродукты: бестелесный, как морской конек, бледный, как раскрытая мидия, слаборазличимый на фоне интенсивной барочной архитектуры ракушек. Жалуется на самочувствие:

– Давление упало… Но ничего. Сейчас мы это поправим.

Достает мешочек с морской солью, слюнявит палец… Ест немножко соли.

– Ну вот! Сразу лучше стало. Море лечит.

– Отличные чуреки печет твоя мама! – говорит одна молодая девушка другой. – Спросишь у нее рецепт? Отличусь перед своими на Пасху.

– Тесто обычное. Только не забудь встать обмять его ночью.

– А! – энтузиазм гаснет, как свеча на ветру. – Знаешь, что-то мне расхотелось хвастаться…

В сырах – тишина. Только один покупатель, зато приметный. Высокий старик с квадратным лбом. Необычный с геометрической точки зрения лоб расчерчен пятью четкими линиями челки, как нотостан. Жесты у него чрезмерные, крупные, будто бы он – провинциальный трагик. Он активно ест ломтик сыра, ну как ломтик – вообще-то целый ломтище, который дали ему на пробу. Продавец уставился на него саркастически. Видимо, ситуации предшествовал пролог, который я пропустила.

– Ну? – продолжает неизвестный мне разговор квадратный старик.

– Не верю! – запальчиво отвечает продавец.

– Как ты можешь не верить? Я клянусь тебе, клянусь! Не ем я сыр на Страстной, – старик от негодования даже жевать перестает.

– Не ве-рю! – выкладывает на груди руки калачиком принципиальный продавец, не подозревающий, кого он так великолепно косплеит.

– А это вот что? – грозно указывает продавец на свертки с сырами, которые держит покупатель.

– Это для внука! Клянусь глазами Богородицы, – божится трагик. – Мой друг Геракл может подтвердить. Как заставить тебя мне поверить?

От трясет головой, челка срывается с нотостана и повисает всеми своими пятью раздельными частями в воздухе.

К нему подходит дама, наблюдавшая сцену со стороны. Старость истерла даму, сделала ее фигуру и характер тонкими и мягкими, как ветошка. Или она всегда была такой, кто знает. Она прикасается к рукаву трагика ласковыми слабыми пальчиками и говорит:

– Я. Я вам верю!

Трагик успокаивается, забирает свой сыр и уходит. Пасха уже здесь, очень близко.

Афины полуопустели. Пасху празднует деревня. Качество времени после выезда из города меняется быстрее, чем пейзаж. Скорость в провинции не в почете, минуты тянутся тяжело и сладко, как мед. Проезжаем деревушки: Предтеча, Сули, Хороший Парень, Симопулос. Останавливаемся выпить кофе в придорожном кафе. Туалет оптимистично пахнет хлоркой. Рядом с раковиной доверчиво хранится штабель минеральной воды в открытом доступе. За соседним столиком пара. Девушка капризничает: и зачем мы только поехали, девяносто евро бензин, тринадцать евро заплатить за дороги, лучше бы в Венецию скатались. Парень окидывает взглядом облитые молоком вершины гор, зеленые луга, сиреневые капли иудина дерева, баранов, слипшихся в курчавое неспокойное облако, и торжественно возглашает: «Добро пожаловать в лучшую Венецию в мире. Венецию Пелопоннеса!»

В деревне не работает городская этика. Про вежливость здесь не слышали, а вот про любовь знают все. При встрече целуют горячо: в щеки, губы, шею. Сразу за стол, постный по случаю Страстной: артишоки, горошек, вино. Бабушка Александра жалуется на ногу. Нога болит.

– Люди только приехали, а ты сразу про свою ногу, – упрекает ее дядя Янис. – На то она и нога, чтобы болеть. А ты знаешь что, Алексо… отрежь ее. И выкинь!

Дедушка Мицос уступил гостям свою спальню и поэтому отдыхает на диване в гостиной.

– Поздоровались с Мицосом? – волнуется Александра.

– Да вроде он вздремнул. Неудобно будить.

– Вздремнул? Мицо, Мицо! – пронзительно вопит Александра. – Ты спишь, что ли?

– Сплю! – отзывается, не открывая глаз, Мицос.

– А! Ну тогда ладно!

Заходит соседка Ирини – подруга детства Алексо и Мицоса. Старики наливают себе кофе и вспоминают главное сокровище человека – молодость.

– Когда Мицос приехал свататься, отец Александры ему отказал. Ох, как плакал Мицос! – говорит Ирини.

– Я? Плакал? – изумляется Мицос. – Это Александра плакала! Алексо встает, чтобы проводить подругу.

– Мицос у тебя ничегошеньки не помнит, – замечает ей вполголоса Ирини.

– Да что с него взять, – рассеянно отвечает Александра. – У него мозг с зернышко. На кладбище была? Могилы помыла?

– Забежала лампадку зажечь. Мои уже с четверга чистые.

Деревенские правила напоминают устав строгого монастыря. Тут работают, ходят в церковь и ездят в Амальяду в супермаркет. Все.

ПАРЕНЬ ОКИДЫВАЕТ ВЗГЛЯДОМ ОБЛИТЫЕ МОЛОКОМ ВЕРШИНЫ ГОР ЗЕЛЕНЫЕ ЛУГА, СИРЕНЕВЫЕ КАПЛИ ИУДИНА ДЕРЕВА, БАРАНОВ, СЛИПШИХСЯ В КУРЧАВОЕ НЕСПОКОЙНОЕ ОБЛАКО, И ТОРЖЕСТВЕННО ВОЗГЛАШАЕТ: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЛУЧШУЮ ВЕНЕЦИЮ В МИРЕ. ВЕНЕЦИЮ ПЕЛОПОННЕСА!»

Дядя Янис, фрондер и вольнодумец, натягивает пиджак и заявляет:

– Иду в церковь.

– В церковь? – удивляется наивная и легковерная Александра. – Но ты же поссорился с попом!

– Иду в церковь, – с нажимом повторяет Янис. – Но дойду, скорее всего, до кафенио…

Во дворе развешивает белье незнакомая бабушка вся в черном: черные чулки, туфли, юбка, кофта, платок. Лицо румяное, сдобное, свежее, как пасхальный рогалик.