Катя Федорова - О том, что есть в Греции

– Глупости. – ответил Аристидис. – Спартанцы рождались не для того, чтобы убивать людей, а чтобы их спасать. А эти сплетни афиняне распустили.

На этой земле ровным счетом ничего не меняется. И август здесь не август – а златолирный, стоблаженный, праздничный гекатомбеон.

Когда путешествие вышвыривает меня на новый берег, я тут же бросаю якорь, даже если приехала на несколько часов. Определяюсь с поставщиками – тут хлеб покупать, вот тут мясо, – намечаю приличные овощи, определяюсь с детской площадкой и кафе. Как будто у меня в голове автоматически включается обстоятельный парктроник.

Все путешественники прокляты. Это проклятие новичка. Тыкаешься, не успеваешь. Чтобы обжиться, присмотреться, нужно время, а это самая дефицитная в поездке вещь. В голове застревают обрывки недосмотренных картинок, недоговоренные или вообще несказанные фразы, несделанные покупки. Те фиолетовые горные цветы стоили пятьдесят центов, а в кармане, как назло, только крупная купюра. Вернуться за ними уже не получается – не позволяет маршрут, а на следующий день выясняется, что тебе нужны были только они, только те, именно те, и никакие другие фиолетовые цветы, все остальные купленные сувениры – мелочи и вздор.

Да, я, как сорняк, крапивное семя, мгновенно прорастаю на любой почве, даже каменистой, выпускаю тоненькие, но живучие побеги – видимо, так проявляется моя новая природа – синдром эмигранта, или цыганский синдром. Когда не живешь дома, на любой, пусть случайной остановке вьешь свое гнездо. Вешаешь на окна занавесочки, даже если через пять минут тебе снова в путь.

Потом обязательно давишь пальцем на спуск, до усталости, сублимируя первобытный рефлекс «здесь был Вася» душевным фоторепортажем. Греческие острова как будто заранее отретушированы, чтобы любителям-фотографам доставлять поменьше хлопот. Мало кто знает, что в основе всей этой красочной живописи – прозаическая борьба с морем, которое ежедневно слизывает грубым, как наждак, соленым языком краску с домов, разъедает ставни на щепы.

Хозяйским взглядом ощупываешь проступившие на закатном солнце кондиломы горного рельефа, готовый полюбить все эти трещинки. И вот, как только ты беременеешь привязанностью к новому месту, – чух-чух шаркает-сопит паром, который абортирует тебя к прежним берегам, и вот тут оказывается, что ты изменился. Ты вернешься домой другим, потому что твое сердце выросло.

Рейс Санкт-Петербург – Афины. Граница. Своими экзистенциальными метаниями я запутала даже офицера пограничной службы. Он, изучая наши с сыном паспорта, спросил:

– Значит, домой едете?

Я разволновалась так, как будто надо ответить не молодому служивому пареньку, а Господу Богу на Страшном суде.

– Понимаете, – говорю после длинной паузы, – в каком-то смысле да. Но, честно говоря, по большому счету – нет. Дом мой все-таки здесь, в Петербурге.

Настала очередь погранца погрузиться в размышления. Но он очень быстро пришел в себя: – A-а! Вы это в моральном смысле рассуждаете! А фактически едете домой.

И шлепнул печать.

Вот здоровый взгляд на предмет. Мастера не мудрствуют. Фактически в Греции я дома.

Морские юнкеры – это тоже рыбы. – Прим. перев.