Катя Федорова - О том, что есть в Греции

– Не волнуйся, – отвечает. – Это от меня. Ты так хорошо кушала!

Ну ладно, думаю. Разберемся, думаю, на чаевых. Смотрю на чек – 3,5 евро. Вот и хорошо. С легким сердцем протягиваю пятерку.

А Янис вкладывает мне в руку монету в два евро. Покровительственно гладит по плечу и говорит, не слушая возражений:

– Это тебе! Ты так хорошо кушала!

Ветер привел в движение ветви и макушки деревьев, подвесные фонари, людей, которым пришлось ходить быстрее, чтобы не озябнуть. Налепил на опухшее от слез небо полуистертую радугу, у которой недоставало синего и фиолетового цвета. Облака – огромные, белобокие, передвигались, как океанские лайнеры, – на вид медленно, но на самом деле – быстро.

Голос ветра на открытой местности – басовый, гулкий. Дома его звук сужается. Из громкого грозного горевания превращается в жалобный гудок телефона.

– А я люблю зиму! – злобно говорит Прокопий, дуя на кулаки, как продрогший Одиссей, забывший свой косматый плащ. – Летом что. Летом работаешь анчоуса и сардину. Каждый день анчоус и сардина. Скукота! Зато зимой – благодать! Скорпена, спар, христова рыба, морская коровка-звездочет. Однажды я видел дракона.

– И? – спрашивает закутанный в теплую куртку Манолис.

– И продал его.

– Ой врешь! – смеется Манолис. – Драконов не бывает.

– Никто не знает, что бывает и чего не бывает. Никто не знает, что такое море!

Ветер спутал водоросли мыслей. Навязал свой синтаксис общения: ускоренный и напряженный. Холод – великий художник. Прорисовал горы с флюорографической точностью. Облака выстроил шахматной антитезой: белые против черных.

– Больно – не когда рожаешь. – говорит госпожа Алкистис госпоже Калипсо. – Больно, когда ребенку двадцать, и он делает глупости.

Мир размножается временем. И расцветает временами года.

– Как надо жить? – вопрошает у Манолиса Прокопий, восседая на высоком стуле возле жаровни, как пифия на треножнике.

– Да не знаю я, – отмахивается от него Манолис. – Ты скажи.

– Жить надо так, – Прокопий тянет озябшие руки к огню, – чтобы Бог опять захотел стать человеком. И присел бы с нами, чтоб поговорить.

Античную философию в наших университетах изучают неправильно.

Я вспоминаю: восемь утра, Публичка, душный социальноэкономический зал (там же и философия), безжизненный электрический свет, какой-то мутный Диоген Лаэртский… Конспектируешь из книжки сквозь сон мертвой рукой мертвые слова, которым не суждено воскреснуть в памяти.

Или, скажем, еще читали про стоиков, получивших свое название от «стоа» – портика, где они собирались для бесед. Мне представлялось: полуголые философы в хитонах и сандалиях в окружении каменных стен. Зябнут бедняги на ветру, покрываясь гусиной кожей, тоскуют, через силу представляя мир «живым организмом, управляемым имманентным законом логосом». Зевала и радовалась, закрывая книгу.

На самом деле все было не так. На улице жара. Солнце. Цветут розмарин и апельсиновые деревья.

В стоа, то бишь портике, – тень. Спасительный деликатный сквознячок. Вино, свежезапеченный барашек с травами. Философы кайфуют в прохладе. Беседуют и понемногу выпивают. А уж потом выводят суждение: философия напоминает животное. Например (философы крутят головой в поисках примера) барашка. Кости (вот они!) – логика, мясо – физика, душа – этика. Словом, при таком изобилии качества жизни считалось чуть ли не подвигом двинуться из материалистов в идеалисты. Такие мужественные исключения из обычных людей и называли, собственно, стоиками.

Стоа сохранились и по сей день. И кстати, современные философы так же мужественно переносят жизненные испытания.

Я пришла утром в гости к знакомому, который держит свою лавку в стоа. Смотрю – у него лицо красное, стакан виски на столе, шашлычок на тарелке.

– Ого, – говорю уважительно. – Начинаете день с тяжелых орудий!

– А ты что, – отвечает знакомый стоик, – не собираешься принимать участие в битве?!

Ну уж нет. Куда ж вы без меня.

На развилке два равновеликих указателя. Первый гласит: «К храму св. Георгия». Второй: «К античным саркофагам». Указатели направляют в одну и ту же сторону. Современная Греция мало чем отличается от древней. Все те же алтари. На дворе август – полупьяный, горячий, перегулявший, как наполовину высосанный осами виноград. Ветреный и пенящийся, как стихотворение без рифм, как штормовая волна. Главный месяц аттического года, гекатомбеон – месяц ста жертвенных быков.

Что изменилось? Да ничего. Арбуз по-прежнему определяют, постучав пальцами по его верхней части. Если арбуз запоет тенором, а не басом, стало быть, продукт достойный. Можно изучить пятно на арбузном задке. Чем оно желтее, тем арбуз слаще.

Чем современные греки отличаются от древних? Да ничем.

Никос и Мэри – владельцы небольшой таверны. Столики стоят на проезжей части: деревня маленькая, движения почти нет. Никос похож на Гефеста: хромой, тучный, безобразный, весь день у огня. Забирает из таза огромные шматки фарша, в два движения лепит эпические бифштексы, шлепает их на решетку могучими руками, раздувает феном искры в углях… Хитон его несть брачен и вечно залит вином.

Мэри, его супруга, – с золотыми, как пчелиный мед волосами; бегает между столиками на котурнах, то есть босоножках на высокой платформе; у нее тонкий носик, высокие бедра облепляют леггинсы, белая блузка вольно открыта на спине: одежда устроена так, как будто ее на самом деле нет.

– Вы слышали про миф о том, что Афродита и Гефест были женаты? – спрашиваю у Мэри.

– Какой же это миф, – пожимает плечами Мэри. – Это чистая правда.

– А еще говорят, Афродита не работала и постоянно изменяла Гефесту.

– А вот это уже миф! – отчеканивает Мэри.

Аристидис родом из Спарты. Создан из воли и мышц. Не перекачанных, не вздутых стероидами, а натуральных, живых. Занимается древней борьбой панкратион, в которой чемпионствовал в свое время Платон. Знает три языка. Черновик, который наскоро набрасывает Бог в отношении каждого человека, Аристидис трудолюбиво переписал набело.

В еде и словах Аристидис лаконичен. Никаких креветок, кальмаров и прочих осьминогов. Баловство! Мужская еда – это фасоль, хлеб, сыр. Свинина. Вино.

Однажды в дом залетела оса, поднялся переполох. Повынимали мухобойки, газеты.

Аристидис сказал:

– Зачем убивать?

Открыл дверь и вытолкал осу на свободу своей стальной ладонью.

– Как же так, – удивляюсь. – Ты же спартанец. Воины убивают, а ты выступаешь миротворцем.