Георгий Почепцов - КГБ Андропова с усами Сталина: управление массовым сознанием

В 1960-1970-е советские годы жили, еще дыша перестройкой. Все во многом затормозилось после ввода войск в Чехословакию в 1968 году. Это было той развилкой, которая затем шаг за шагом повела Советский Союз к гибели.

1. Панков Ю. Человек из третьего подъезда // www.sovsekretno.ru/articles/chelovek-iz-tretego-podezda/

2. Высоцкий. Глава 78. Любимов. Без фиги в кармане // echo.msk.ru/blog/odin_vv/2062504-echo/

3. Островский А. Кто поставил Горбачева? // www.e-reading.club/book.php?book=1025297

4. Кузнецов А. Владимир Высоцкий и КГБ // www.proza.ru/2019/04/17/536

5. Интервью с Юрием Георгиевичем Кобаладзе. Часть 1 // medium.com/@smersh/the-most-famous-russian-secret-service-agent-part1-e54d1efb9fc2

6. Кабала святош. Разговоры с Юрием Петровичем Любимовым 25 лет назад // www.mk.ru/culture/2014/10/13/kabala-svyatosh.html

7. Емельянов И. Андропов знал о разговорах в народе: «Пора наводить порядок» // www.kp.kz/daily/26990.7/4050282/

8. Шакиров М. Любимов и вожди // www.svoboda.org/a/26621393.html

9. Золотоносов М. Георгий Товстоногов и Юрий Любимов: попытка сравнения // www.online812.ru/2014/10/23/011/

10. Винников В. Стругацкие лебеди. Беседа с Сергеем Кургиняном // zavtra.ru/blogs/strugatskie-igra-v-istoriyu

11. Кургинян С. Регрессоры // rossaprimavera.ru/article/regressory

12. Семанов С. Председатель КГБ Юрий Андропов. — М., 2008.

13. Кашин О. Настоящий диссидент, только русский // rulife.ru/mode/article/1314/

14. Лобанов М. На передовой (опыт духовной автобиографии) // www.nash-sovremennik.ru/p.php?y=2002 amp;n=4 amp;id=1

Театр создает ощущение разговора напрямую со зрителем, который не знает или забывает, что за этим разговором тоже стоит цензура. Но театр имеет возможность акцентировать невозможное нюансами слова и взгляда. Поэтому за театром всегда был особый надзор: и при царях, и при советской власти.

Театр — это публичное слово, которое обладает особой силой воздействия, как, например, слово на митинге. Но художественное слово может еще нести множество аллюзий, возникающих в голове у зрителя. И это двойное прочтение в особенностях существования цензуры радует зрителя. В отличие от митинга театр — не только творческая коммуникация, но и коммерческая. Театру нужен зритель, а он уже в послевоенное время не очень любил ходить на публицистические пьесы, хотя вновь повалил в период перестройки, когда властителями дум стали М. Шатров, А. Гельман и др.

Советский Союз был системой с искусственными эмоциями, поскольку повсюду преобладала рациональная система. Пропаганда создавала искусственную любовь к государству, которая должна была быть сильнее личностной. Примеров такого раздвоения между личностным и государственным был Павлик Морозов, как и любой другой герой, отдававший свою биологическую жизнь ради социального выживания. Фильмы не могли отобразить любовь личностную, в крайнем случае, это была любовь между передовиками производства.

За всем этим следила цензура, которая должна была отклонять любые отклонения в сторону от главной линии соцреализма — отображения производства. Оттепель вынесла на первое место человеческие реакции и человеческие, а не производственные отношения.

Цензура вдвойне страшна еще и потому, что в ответ возникает самоцензура у драматургов и режиссеров. Они начинают думать наперед, на чем могут «завалить» пьесу, не приняв ее. Вот рассказ о стандартном опыте прохождения спектакля: «При советской власти к цензуре драматических пьес прибавилась еще и так называемая приемка спектаклей специальной комиссией, состоявшей из партийных чиновников. Мартиролог запрещенных и покалеченных этой цензурной практикой постановок насчитывает сотни наименований. К слову, спектакль „Живой” по Борису Можаеву в Театре на Таганке был запрещен после просмотра лично министром культуры Екатериной Фурцевой. Из года в год новый сезон начинался привозом в театр необходимого реквизита — березовых стволов, десятилетия Юрий Любимов боролся за свой спектакль. И, наконец, зрители увидели постановку… спустя 21 год после прогона» [1].

Раз театр так важен в своем воздействии, то и внимание к нему со стороны КГБ было соответствующим. И. Синицин, помощник Андропова, вспоминает: «Хотя некоторые авторы книг об Андропове сообщают, что он часто ходил в театр, я об этом почти не слышал. Театральные постановки, в отличие от книг, которые он читал, мы практически не обсуждали. Конечно, он интересовался театром, но интерес этот был весьма специфичен. Театр всегда был самым острым и публицистичным видом искусства. Андропов хорошо понимал всю силу общественного воздействия театра на зрителей. Поэтому председатель КГБ знал о всех новых постановках на московских, ленинградских и других сценах страны от рецензентов в погонах. Для таких „наблюдателей” во всех московских театрах, в том числе и музыкальных, на все спектакли, независимо от того, старые или новые они были, Министерства культуры СССР и РСФСР выделяли квоту по два билета на хорошие места, не далее четвертого ряда. Она называлась „политконтроль”. Но поскольку во всех театрах хорошо знали эти места, где сидели кагэбэшники, для оперативных целей приобретались совершенно другие, отнюдь не определенные места. Разумеется, пользовались благами „политконтроля”, особенно на яркие и сенсационные спектакли, в основном большие начальники. В частности, Семен Кузьмич Цвигун был большим театралом и к тому же пользовался как первый зам правом „первой ночи”, заказывая в секретариате КГБ билеты. Ежемесячно каждый из зампредов и членов коллегии КГБ получал книжечку-репертуар. В ней отмечались спектакли, которые хотел бы посмотреть за месяц обладатель книжечки. Если его желание вдруг совпадало с заказом Цвигуна или другого зампреда, то заказ низшего по рангу отменялся, о чем его ставили в известность заранее. К счастью, такое посещение театра на местах „политконтроля” не требовало никакого отчета — ни письменного, ни устного. Только иногда, на следующий день после острого спектакля, во время общего обеда, потреблявшегося в спецбуфете, раздавалось какое-либо резкое высказывание в адрес режиссера или актеров, адресованное самому главному рецензенту — начальнику 5-го управления Филиппу Денисовичу Бобкову: „Филипп! Ты посмотри эту, как ее называют-то, одиозную постановку и прими меры!..” Бобков часто не соглашался с генеральским мнением, отстаивал высокие качества спектакля и разъяснял сомневающимся идеологическую безвредность или даже пользу спектакля » [2].

Такая перестраховочная реакция встречается достаточно часто в воспоминаниях, когда вмешательство сверху останавливало запреты снизу. Это говорит о том, что виртуальный объект, по сути, всегда несет в себе определенную неоднозначность, которую каждый может интерпретировать по-своему. В результате на это можно закрыть глаза, а можно и погрозить пальцем.