Игорь Маранин - К Вашим услугам, государь [СИ]

Увидев мысленным взором себя в белоснежном чепце и переднике за стойкой аптеки со склянками и пучками трав, Карла с ретортой и кучку загорелых детишек, обжирающихся виноградом, Эрнестина приободрилась. Да и Карл ей был отнюдь не противен, напротив, теперь не надо было изображать из себя гранд-даму, и это было приятно. А Лотецки продолжал искусительный шепот, сбивчиво излагая, что есть у него идея по аптекарскому ведомству, которая не потребует никаких затрат, кроме бычьих кишок, и несомненно прославит его имя и городишко в придачу… Суть идеи осталась Эрнестине неясна, но это было и неважно, главное — подальше отсюда, и поскорей!

— Карл, дорогой! Не будем терять времени. Бежать надо немедленно, до утра меня никто не потревожит. У вас есть лошади?

— Есть, любимая, есть пара славных выносливых лошадок. Вы правда согласны? О, я счастливейший из смертных! Царица моей души, скажите, как вас называли в детстве, Эрнестина?

— Несси! — прошептала девица и решительно затянула узелок со своим скарбом. — Поехали!

16 июня, с 6 до 8 часов вечера

Вечер этого дня в трактире «Лиса и курица» выдался на редкость тихим. Переполох с пожаром в особняке графа оказался напрасным: горела сторожка, подожженная пьяным смотрителем виноградников, а жуткий дым и вонь объяснялись тем, что он хранил в ней просмоленную ветошь. Халатный погорелец был уже отколочен, хибарка потушена. Население отдыхало, обмениваясь свежими впечатлениями, графа не было видно. Шепотом, на ухо друг другу передавалась весть, что он отправился на север сопровождать тело какого-то важного иностранца, умершего накануне у него в доме от апоплексического удара.

Вниманием пышнотелой кухарки Матильды всецело овладел видный из себя дородный господин, державший себя с необычайным достоинством, однако масленые взгляды его не укрылись от ее многоопытного сердца. Господин заказал баранью ногу и теперь отдавал ей должное в отдельном закутке трапезной, куда не допускалась всякая шваль. В перерывах между атаками на сочную баранью мякоть господин, назвавшийся Ательстаном из Цвибельфиша, поведывал замирающей от сладкого ужаса Матильде о своем утомлении от героических подвигов. «Подвиги, почтенная, хороши только в горячности молодости — величественно урчал он. — С течением лет начинаешь уставать и от славных битв, и от внимания черни. Хочется тихого уголка, участия и понимания какой-нибудь простой, но нежной души… хрхрхррр» — и он снова вгрызался в ножку.

На пылающем лице кухарки явственно читалось, что она-то и есть такая именно душа, но вот понимать ей до сих пор в этой глуши было решительно некого. Истории о разоблачении героическим Ательстаном банды переодетых в мужское платье безжалостных лазутчиц тайного ордена Молока Гидры и разгроме им шайки озверелых беглых каторжников повергли ее в глубокий трепет. Ситуация катилась по хорошо смазанному бараньим жиром пути. Залив пожар сердца кувшином вина из спецзапаса, дородный постоялец захотел отдохнуть. Кухарка верно оценила момент и вскоре пара незаметно проследовала в каморку Матильды под самой крышей, подальше от любопытных глаз.

Как уже несомненно догадался Внимательный Читатель, сим господином был не кто иной, как Вербициус. Неслыханно претерпев на хельветской таможне и бывши брошен поколоченным и с лопнувшими портами в кусты при дороге, он отлежался там до ночи, погибая от страха и опасаясь даже охать. Как стемнело, он, кряхтя, вылез из укрытия, вскрыл запрятанный поглубже и не замеченный стражниками заветный мешочек с серебром, прикупил у еврея-старьевщика штаны поприличнее, и решил ни поручений фихтенгольцевых не выполнять, ни вообще к Строфокамилле не возвращаться. «Что за служба такая членовредительская — еле-еле пыток избежал? — возмущался он — И это благодарность за беспорочную службу? Неееет, пусть кто хочет подставляет свой зад (он потер зад), а с меня довольно…»

Втихаря сговорившись с возчиком огромной телеги-бочки, направлявшимся в теплые южные края, он проспал ночь и день в пустой бочке и к вечеру высадился в живописном местечке, где и решил пока затаиться подальше от всех невзгод. О, если бы он не продрых почти сутки, одурманенный винными парами, и не увлекся кухаркой и сагами о своих подвигах, то узнал бы такое, что ноги бы его не было в этом трактире и вообще в радиусе тысячи миль от этого места…

16 июня, от полудня до 9 часов вечера

В полдень этого, столь богатого событиями дня, к трактиру «Лиса и курица» подъехала потертая карета со следами былой позолоты и неразборчивым гербом. На козлах рядом с кучером сидел тощий молодчик и бренчал на расстроенной лютне. Карета затормозила возле трактира и оттуда высунулась растрепанная женская голова. Выбежавшей прислуге было визгливо приказано поторопиться и не ловить ворон, и на свет появилась растрясенная дорогой Строфокамилла в самом дурном расположении духа. Быстро дав всем понять, какую огромную честь она им оказала, возжелав остановиться в этой гнусной забегаловке, Строфокамилла водрузилась в лучший трактирный нумер и приказала принести себе обед, всем затихнуть и ни в коем случае не пилить под ее окном никаких дурацких дров и заткнуть глотки петухам, а повара повесить, шута отрядила на сбор информации о Руперте, из конюшни были срочно вышвырнуты мохноногие крестьянские лошадки и на их место водружены ее две лошади, и до вечера все затихло.

Вечером в ее номер вежливо постучали и на пороге возник приличного вида сеньор. Кучеряво и затейливо взмахнув пером, он отрекомендовался здешним владельцем графом Глорио, и осведомился, не испытывает ли высокородная и прекрасная гостья каких-либо затруднений. Отдохнувшая Строфокамилла в полной мере оценила обхождение и манеры пришельца и развернула боевые маневры по полной программе. Вскоре она уже вздыхала над светскими историями графа и, тонко разузнав о его холостом положении, ненавязчиво поправляла спадающую бретельку. Вдруг ее жемчужный смех замер в воздухе… и она стремительно взгромоздилась на кресло:

— Мышь! Мышь! Я видела мышь! — негромко вопила она, от страха высоко подбирая подол. — Убейте ее, милый граф, прогоните ее!

Менее всего похожий на кота граф старательно поискал мышь под кушетками, не нашел, и приблизился к Строфокамилле с намерением успокоить чувствительную благородную особу, но тут она томно взвизгнула и рухнула с кресла прямо в объятия графа, отчего оба плюхнулись на просторную кушетку. Все шло как нельзя лучше…

В это время этажом выше в каморке кухарки новоявленный рыцарь Ательстан, уже оправившийся от воздействия бараньей ноги, перешел к решительным действиям. С полного одобрения кухарки он поместился на ее заботливо взбитое ложе и уже одной рукой незаметно развязал тесемочки на штанах, оглаживая другой рукой кухаркины арбузные прелести. И вдруг его слух как громом поразили до боли знакомые звуки — во дворе негромко бренчала лютня и раздавалась песня: