Игорь Маранин - К Вашим услугам, государь [СИ]

В своем беспокойстве он дошел даже до того, что намекнул Глорио на такой метод излечения, и замордованный граф немедля сделал Строфокамилле предложение по всей форме. О, если бы это случилось чуть раньше! Как впилась бы она в него, каким смерчем понеслась бы по модным лавкам, портнихам, ювелирам и мебельщикам в предвкушении неизреченного счастья Выйти Замуж За Графа!!! Какие водопады вздохов и страстей изверглись бы из ее упитанной груди на счастливца! Но увы! Сегодня она лишь возвела очи горе и прошептала что-то про небесного жениха, который уж заждался ее там, наверху…

В отчаянии Глорио зазвал на лужайку у фасада каких-то звенящих и бренчащих циркачей, но она не пожелала спуститься к ним. Шут, однако, отпросился на представление на предмет перенимания новых веселых песенок для услаждения слуха госпожи, и был отпущен с христианскою кротостию.

Цирк выступал в ослабленном составе — не было эфиопа, и не было цветущей красотки, а собачками неумело руководил молоденький парнишка. Паяц шутил как-то неактивно, силач таскал гири вполсилы, в общем — представление было так себе. Со скуки шут подобрался к бородатой женщине и присмотрелся поближе. Бородатая мадам отчего-то съежилась, посерела лицом и старательно прикрылась вуалью. Так-так-так… — оживился шут, — а ведь это чудо природы я определенно откуда-то знаю, и хорошо знаю! Надо, надо ее разъяснить…

Он как ни в чем не бывало отошел от кибитки с бородатой диковиной и стал ждать. Закончив представление, циркачи раскланялись, быстренько упаковались в повозки и ненавязчиво убрались вон — очевидно, все было оплачено заранее. Шут крадучись последовал за обозом и затаился.

Когда не очень шумная толпа кочевых артистов угнездилась на лужайке и занялась житейскими делами, шут тихонько подкрался к бородатой мадаме и поманил ее в кусты, прикладывая палец к губам. Вербициус счел за лучшее не поднимать шуму и проследовал в указанном направлении.

— Ты что ж, старый хрен, совсем ума решился? Что вытворяешь, а? — завопил шут свистящим шепотом.

— Не выдавайте меня, глубокоуважаемый шут. Ведь я всегда ценил вас и восхищался вашим пением! (на самом-то деле обжора моментально засыпал при первых же звуках лютни, но шуту было не до этого).

— Да на кой ты мне сдался, старый пройдоха! Хочешь быть посмешищем — и на здоровье, хоть рожай. Ты зачем Строфокамиллу насмерть запугал? Какой такой яд? Откуда ты это все выкопал? А?

— Ой, с перепугу чего не скажешь, приятель! — осмелел Вербициус. — Я человек тучный, рыхлый, да еще с крыши упал… А тут его светлость за шпагу хватается, госпожа наша орать изволит… ну я и это… зарапортовался, проговорился, что мне господин Фихтенгольц по большому секрету сообщить изволили. Только я наверно в беспамятстве тогдашнем не сказал, что верно господин Фихтенгольц изволили пошутить надо мною. Вы уж как-нибудь разуверьте ее, разубедите, только про меня не говорите, Пресветлым нашим Господом заклинаю! Не могу я больше такую опасную жизнь вести… Вот поработаю тут, пока все стихнет, потом на Матильде, может, женюсь…

— Да хоть женись, хоть замуж выходи, бочка пивная! Ведь не поверит она! Тьфу ты, недоразумение! — ругнулся шут. — Твое счастье, времени у меня нет, после еще побеседуем. Завтра как стемнеет, приду, побалакаем… По душам… — и с этими словами он ввинтился в заросли лещины и исчез. Вербициус, вздыхая как ламантин, полез в возок и от огорчения съел припасенную на черный день краюху хлеба с сыром.

Шут же без промедления направился к рыжему неторопливому деревенскому ветеринару и долго шептался с ним. В результате совершился такой обмен: хорошенькая золотая монетка из кошеля шута перешла к ветеринару, а шут обрел некий флакончик с маслянистой жидкостью неопределенного цвета, которую коновал применял при тугом разрешении стула у коров и овец. Понюхав зелье и попробовав на язык, шут довольно хихикнул и затрусил к имению графа.

В покоях несчастной страдалицы все было по-прежнему, горела лампада, служанка махала веером, новым было только присутствие сельского каноника падре Алоизиуса, который что-то слащаво бубнил. Шут поклонился и позвенел бубенчиками.

— Чего тебе? — томно спросила Строфокамилла, жестом отпуская каноника. — Ты знаешь, что мне не до твоих баллад. О, услышу ль я пение ангельское у престола Отца Нашего, или мне суждено шкворчать в смоле и сере? — слезы опять засочились из ее глаз, и без того не отличавшихся красотой.

— Позвольте, госпожа, пару слов, очень важно! — дрожащим голосом пролепетал шут, давая понять, что осознает весь трагизм ситуации. — С великой опасностью для жизни я встретился с алхимиком, рассказал ему про нечестивый яд и мне удалось настолько разжалобить его вашими страданиями и удручить видением геенны огненной, что он дал… точнее — продал мне противоядие! Правда, мне пришлось отдать все, накопленное за годы беспорочной службы, но могло ли это остановить меня…

— Прекрати трепотню, где лекарство?!! — взвизгнула Строфокамилла, роняя тряпки с уксусом и бутылочки с солями, — давай его сюда, мучитель! — схватив флакончик, она двумя глотками выхлебала маслянистую жидкость, некоторое время хватала ртом воздух, а затем, подобрав юбки, с несвойственной кандидатам в покойники прытью скрылась в задней комнате.

Шут ждал.

Через некоторое время бледная и изнуренная, но довольная Строфокамилла выплыла из будуара и крепким шагом направилась искать графа Глорио.

17 июня, от 6 до 7 часов вечера

Карета с гербами герцогов фон Шляппентохас без особых приключений продвигалась вглубь Италии. Герцогиня продолжала предаваться воспоминаниям, благо других занятий у нее все одно — не было. Давно, ой как давно, она не позволяла памяти увлечь ее так далеко вглубь прошлого. Вспомнился ей загадочный посыльный, который явился к ней в комнату. В той далекой гостиничке в городе Шларрафенхаузен-аб-дер-Штраубе. Всем было тогда уже ясно, что рождение ребенка Корделии — дело нескольких часов. Она лежала на высокой кровати в спасительной полудреме, когда дверь вдруг распахнулась и в комнату быстрым шагом вошел незнакомый ей мужчина. Его лица она не запомнила совершенно, да и не была уверена теперь, было ли вообще у него лицо.

Быстро поклонившись, мужчина передал ей медальон с указанием от «особы, принимающей в герцогине настойчивое участие» надеть этот медальон на младенца, как только младенец сей появится на свет. После чего мужчина резко удалился. Впоследствии герцогиня не была уже уверена в том, что этот посыльный действительно существовал. Она смутно помнила, что раскрыла медальон, прочитала в нем «CORDELIA pl WILLIAM eq AMOR», после чего бросила его с досадою на прикроватный столик, да так и забыла о нем. Помнится, пронзила молнией мысль: «Венценосный дурак». На свою дочь Корделия вовсе и не собиралась этот медальон навешивать, да если бы и захотела — не смогла бы — медальон таинственно исчез. «Да и Бог с ним, — думала Корделия и тогда и нынче, — наверное, гостиничная прислуга стащила…»