Игорь Маранин - К Вашим услугам, государь [СИ]

Карета меж тем приблизилась к трактиру с флюгером в форме петуха на крыше. Петух имел вид довольно потрепанный, но вполне неустрашимый. Надпись над входом гласила: «Лиса и Курица». Герцогиня, замешкавшись, попыталась отыскать глазами лису. Лиса была обнаружена только внутри трактира — старое, пыльное, траченое молью чучело. Трактирщик был не прочь занять внимание знатной дамы рассказами о том, что этот тихий до недавнего времени уголок стал вдруг центром странных происшествий. Он мешал в одну кучу неистовые поиски по всей округе злодея-отравителя и его рыжей сообщницы, падение Вербициуса с крыши и слухи о том, что в усадьбе графа Глорио после укуса змеи один рыцарь по волшебству превратился в девушку невиданной красоты. В последнее он, впрочем, не слишком верил сам, и приплел только для того, чтобы приезжая дама окончательно пронялась сознанием особой роли его трактира в происходящих вокруг важнейших мировых событиях.

И он был очень потрясен, осознав неожиданно, что его знатную гостью только этот сомнительный эпизод и интересует. Ну тут уж он дал волю воображению! Тем более, никакими достоверными знаниями сие воображение подкреплено не было. Он поведал герцогине, что девице этой стало хуже, скоро помрет, и уж созваны к ней со всей округи коновал, повитуха и ворожея. А нынче и священника уже позвали. Тут он многозначительно поглядел Корделии в глаза. Герцогиня поняла, что мешкать нельзя ни минуты. Кинув трактирщику пару монет, она подхватила юбки и бросилась в карету. Трактирщик долго махал ей рукою, умиленно думая про себя, как истинно по-христиански помог он совершенно незнакомой ему знатной даме.

Герцогиня, сжав в руке кружевной платок и тщетно пытаясь не лить слез, терзалась мыслями, как мало она любила свою дочь и как мало она, в сущности, о своей дочери знает. Потратив двадцать лет на добывание ей наследства, на попытки отомстить Хираго, она даже не заметила, что Эделия теперь совершенно самостоятельное существо, со своими желаниями и проблемами. Что заставило Эделию бежать из дворца, где ее окружала, пусть недолговечная, но весьма почетная любовь Арнульфа? Ведь ее ожидал прекрасный брак — жениться на бывшей фаворитке императора было бы честью для большинства взыскующих светского успеха мужчин. Но она бежала, бежала, как подозревала — да, подозревала Корделия, чтобы спасти неведомую ей принцессу, которой, как Корделия знала теперь точно, ну совершенно ничего не угрожает.

И вот ее дитя, ее сладкая девочка, лежит, укушенная подлой змеей, а смерть уже простирает крыла над ее кружевной колыбелью. Как это часто случается с перепуганными мамами, дочка Корделии сильно уменьшилась в ее воображении возрастом и размерами и теперь мирно пускала в этом воображении пузырящиеся слюни в колыбельке. «Отныне — только вместе!» — шептала Корделия в пароксизме нежданно нахлынувшей материнской любви.

Дом графа Глорио точно соответствовал описанию, данному трактирщиком — невелик, но очень уютен на вид. Когда карета герцогини была совсем уже рядом с домом, навстречу ей попался священник, мирно бредущий восвояси.

— Что с больной девушкой? — вскричала Корделия, не в силах сдерживать волнения.

— Я ей больше не нужен, — был ответ, — у нее теперь другие заботы.

После чего, скорбно покачивая головой, священник побрел дальше. Корделия с перепуга даже не задумалась, что священники обычно не слишком веселы, когда беседуют с мирянами. «Все кончено, — подумала она, — другие заботы… небесная юдоль…» Тихо, скорбно, она приотворила дверь и оказалась в прохладном, темноватом вестибюле. Медленно-медленно герцогиня пересекла темный холл, огляделась, прислушалась. Из-под одной из дверей пробивалась полоска света…

17 июня, половина восьмого вечера

Граф Глорио сидел в столовой перед портретом своей возлюбленной. «Самой любимой», как часто называл про себя граф сию даму. Конечно, граф постригов не принимал, и в разные времена у него случались быть «не самые любимые». Но самая сладкая нега и самая сильная боль были у него в жизни связаны лишь с одной женщиной — Корделией фон Шляппентохас. Много раз он хотел отказаться от своего плана мести за ее измену, броситься к ее ногам и молить, молить о прощении за то, что он смел усомниться в ней. Но снова и снова ложная гордость брала верх. Воспоминания о давнишней страшной душевной муке преследовали его. Он, скрываясь, следовал за каретой, которая везла двадцать лет назад герцогиню в Хельветию, где герцогиня пожелала родить свое дитя. Он помнил ту страшную дождливую ночь, смутную гостиницу, шумных людей за окнами — табор? бродячие актеры? И самое ужасное — случайного собутыльника с неясным, будто бы вовсе не существующим лицом, который с великой важностью говорил ему о поручении к знатной даме на сносях.

В приступе откровения он показал Глорио — тогда еще его звали Ярослав Хираго — медальон с надписью внутри… Все потемнело в глазах Хираго, он бросился в ночь, чтобы никогда — никогда — не видеть более эту подлую, лживую женщину. Он запутал следы, он вложил неисчислимые деньги в производство ненужной ему майолики для того только, чтобы оградить себя от лживых, как он был убежден, притязаний этой дамы. И что же? Стоило ему понять, что нежданная, укушенная змеей гостья — дочь Корделии, с какой нежностью он стал вглядываться в ее черты, пытаясь уловить в них сходство с собою. Даже время не излечило несчастного графа. Ничего не забылось.

Последние дни дались графу тяжело. Шутка ли — обычно тихий и уединенный дом, где гости были большой редкостью, наполнился малознакомыми шумными людьми. Сначала дюк и его племянница — подозрительная троица, сгинувшая, как в страшном сне. Потом больная Эделия, потом пышнотелая, угасающая Строфокамилла. Граф чувствовал себя чужим в этом круговороте людей. А ведь все началось с глупейшей случайности. Ему-то нужен был лишь Руперт фон Мюнстер. Зная от своих осведомителей, что Руперт должен был следовать в карете, граф загодя приказал выложить перед домом большой камень… А на камень напоролась карета дюка! А Руперт вовсе прибыл на лошади… И норовил улизнуть — беседы с ним не получалось, темнил барон, ничего не вытянешь.

Все люди, появившиеся в доме графа, были как-то таинственно связаны, откуда-то друг друга знали, отчего казались со стороны, да и себе самим, наверное, хозяевами в доме, где граф чувствовал себя уже просто потерянным гостем. В совершенно разбитом состоянии духа он сделал предложение Строфокамилле, точно зная, что под венец идти ему не грозит. Оставила тут графа обычная прозорливость. Одна радость — Эделия быстро шла на поправку, много спала, хорошо и с аппетитом ела и вообще оказалась очень веселого, милого нрава. Граф проводил у ее постели почти все время, читая ей вслух и просто любуясь ею, когда она спала. И самая большая радость всколыхнула сердце графа, когда он осознал вдруг, что нет у нее на шее никакого дурацкого медальона!