Игорь Маранин - К Вашим услугам, государь [СИ]

Они собирались выехать ранним утром, но задержались — Строфокамилла не желала отпустить их без солидной корзинки со всякой домашней снедью. Вот и пришлось ждать, когда будет готов паштет из перепелов. Солнце стояло уже довольно высоко, когда сердечно расцеловавшись с графом Глорио и Строфокамиллой и куда менее сердечно, но продолжительно — с королем Уильямом, Эделия, наконец-то смогла спрятаться за занавесками кареты. Маменька была почему-то немного грустной. Эделия впервые увидела маменьку такой уставшей. «А ведь она уже немолода», — вдруг молнией пронзила мысль… и жалость… Эделия чувствовала, что ее маменьку связывает с Глорио и Уильямом что-то давнее, но не забытое. Но расспрашивать не решилась. И не из-за прежней маменькиной непреклонности. Впервые Эделия не решилась расспрашивать маменьку из-за страха, что та расплачется.

19 июня, 11 часов утра

Только-только скрылся за оливковой рощей графский дом, только-только дорожная скука подкралась к карете усыпляющей тенью, как вдруг на горизонте появилась туча пыли. Явно скрывающая собой крупный кортеж. Корделия озабоченно выглянула в окно. Она догадывалась, что это может быть такое… «Только этого нам не хватало, — мелькнула мысль, — бедная девочка».

Так и есть — по дороге, навстречу им двигался кортеж Его Императорского Величества Арнульфа. Кортеж не потерял своей внушительности даже под изрядным слоем дорожной пыли. И сам Арнульф выглядывал из кареты с торжествующей улыбкой. Корделия внутренне содрогнулась: ни тени волнения не было на лице монарха — только торжество.

Кареты поравнялись и остановились. Арнульф распахнул дверцу и, прихрамывая (нога затекла в дороге), двинулся к карете с герцогскими гербами. Навстречу ему вышла Корделия.

— Ваше Величество, она еще очень слаба после перенесенной болезни, — начала было герцогиня. Но Арнульф, не дослушав ее, вспрыгнул в карету к Эделии и безапелляционно задвинул занавески. Корделия осталась стоять на пыльной дороге.

В полумраке кареты Арнульф увидел хрупкую девушку в скромном дорожном платье. Огромные печальные глаза, занимавшие, казалось, большую часть ее лица, более пристали монашке, а не светской львице и бесшабашной фаворитке императора. Эделия стала еще более прекрасна, чем прежде (отметил про себя Арнульф), но представить ее королевой бала? В декольтированном платье? танцующей арабеску с шалью? Это было невозможно даже при изрядном воображении. А у императора воображение вообще было не на высоте. Арнульф озадаченно крякнул. Как-то все получалось уж очень хлопотно. Нет, он, конечно, Эделию любил, но ведь монарх же должен соответствовать. В монархе все должно быть прекрасно — подданные, супруга, фаворитка. А тут вместо фаворитки, скажем прямо, тень какая-то загробная.

И Арнульф уже раскрыл рот, чтобы поплакаться Эделии сколь он, император, не волен в своих деяниях и движениях души, как вдруг она сама пришла ему на помощь:

— Мы с маменькой возвращаемся в столицу, — ее голос прозвучал совсем тихо, — а потом на воды отправимся.

— И это хорошо, — радостно воскликнул Арнульф, — там вы быстро вернете себе пошатнувшееся здоровье. А я пока тут с делами управлюсь. С Уильямом вот встретиться надо бы…

Наскоро поцеловав совсем прозрачную руку Эделии, Арнульф выскочил из кареты и крикнул, чтобы его кортеж двигался дальше. «Ну и пусть. Даже хорошо. Так проще. Ведь нельзя ее больше на виду держать. Сбежала, совсем одна, с мужчиной долго ездила. Слухи, сплетни пойдут. Кому это на пользу? И на монашку стала похожа. Да, на монашку».

И только когда они проехали уже изрядно, его вдруг пронзило странное ощущение — это что же получается… это же не он, Арнульф, ее бросил, а она, Эделия, его, императора, бросила. Или как? Как ни бился Арнульф, получалось-таки, что бросила его Эделия. Одно утешало — никто никогда об этом не узнает. «Вот с Уильямом встречусь, все будут думать, затем и ездил — успокаивало себя Его Императорское Величество. — Съесть что ли, что-нибудь? А то привкус во рту какой-то странный после разговора». В тот момент Его Величество еще не знало, что этот странный привкус останется с ним навсегда — противный привкус поражения.

19 июня, полдень

Полдень еще не наступил, когда Арнульф со свитой подъехал к имению Глорио и на поляне, прямо напротив хельветского лагеря, стали споро вырастать имперские шатры. Император, успевший переодеться в карете, принял приветствие хозяина, местного графа, и, выйдя за гарнизонную черту, стал ждать Хельвета, уже шествовавшего с небольшой свитой к нему навстречу.

Они отсалютовали друг другу и расселись на легкие кресла, поднесенные слугами с обеих сторон. Арнульф с ходу выразил свое глубокое соболезнование по поводу безвременной кончины дюка Эллингтона. Он красиво и витиевато обрисовал чувство скорби, охватившее его, при известии о неожиданном горе, постигшем Хельветию. Вспомнил, как хорошо он знал и любил покойного и каким образцом добродетелей тот являлся. Ни один самый опытный физиогномист не уловил бы фальши в его словах и выражении лица (ах, как вовремя было сегодня утром получено известие от Гюнтерова лазутчика о мнимой смерти дюка).

Уильям сухо принял соболезнования и выразил надежду, что ниспосланные судьбой испытания не омрачат дружбы и добрососедских отношений, традиционно связывающих венский и фрибуржский дворы. Потом Арнульф и Уильям протокольно осведомились о здоровье уважаемого высокородного собеседника, о здоровье членов семьи и о погоде в пути. Уильям, против Арнульфова ожидания, не сбился, отвечая на вопрос о самочувствии его дражайшей наследницы Ее Высочества принцессы Манон, а, напротив, подробно рассказал, что после смерти дюка Манон решила закончить свое путешествие по стране и окрестностям, и со дня на день ожидается прибытием домой.

Когда ритуальная часть диалога закончилась, Уильям вдруг поинтересовался, зачем его венценосный брат послал ему груз майолики. У него, Уильяма, майолики достаточно и он беспокоится, не нанесут ли столь крупные подарки ущерба Империи. Нет, нисколько, ответствовал Арнульф, у него такой майолики тоже много (слово «такой» было несколько выделено голосом) и он будет только рад сделать приятное соседу. Уильям вдруг почувствовал, как за его спиной напрягся казначей и что-то быстро зашептал иностранному министру. Тот склонился к уху своего монарха и тоже начал шептать ему. После совещания улыбка сбежала с лица Уильяма и он перескочил на другую тему, а именно вспомнил, что сразу, как только в Хельветии закончится траур по дюку, в его дворце состоится костюмированный бал в честь годовщины бракосочетания его покойных родителей, будут приглашены многочисленные гости, принцесса Манон несомненно почтит бал своим присутствием, так не угодно ли будет наследнику Арнульфа прибыть на эти дни во Фрибург с визитом?