Игорь Маранин - К Вашим услугам, государь [СИ]

Эделия была поздним, долгожданным и единственным ребенком герцога и герцогини фон Шляппентохас. Но всяк, кто подумает, что ее сильно баловали, будет в корне не прав. Герцог вообще мало интересовался своим дитятею. Последние десять лет он коротал время в загородном имении в охоте, безудержном пьянстве и искрометном разврате. Герцогиня же считала дочь как бы своей собственностью, своим средством в достижении ее, герцогининых целей, одной ей ведомых. Если бы герцогине Корделии сказали, что у ее дочери есть свои страсти и желания, она была бы несказанно удивлена.

Вот и сейчас Эделия зашла рассказать маменьке о том, что барон фон Мюнстер благополучно отбыл в Хельветию за один черт знает каким рожном. Маменьку совершенно не интересовало (тут Эделия в душе заломила белы руки), что для того, чтобы убедить Его Величество отправить фон Мюнстера в Хельветию, Эделии пришлось отдать самое дорогое, что у нее было! И все потому, что маменьке нужна какая-то майоликовая вазочка. Вазочки эти водились во дворце фон Шляппентохасов в изобилии, но по каким-то, одной ей известным причинам, герцогиню-мать не устраивали.

Эделия присела на бархатный пуф цвета бедра испуганной нимфы. Она втайне надеялась, что маменька смягчится сердцем, услышав о том, что поручение ее выполнено. Но герцогиню не интересовали надежды ее дочери. Едва заслышав слово «Хельветия», она немедля ударилась в воспоминания:

— Ах, Хельветия, горный курорт, полынный вкус загадочных вин. Мы многим обязаны Хельветии… Мне ведь было уже… хм… за тридцать… Вся надежда была на этот курорт… И у меня родилась такая славная дочурка.

Последние слова в устах обычно несгибаемой маменьки придали смелости Эделии и она робко спросила: — Маменька и все ради какой-то майоликовой вазочки? Неужели у нас их мало? Если вам так уж нужна пара той, в вашем маленьком кабинете, неужели нельзя просто заказать ее у хельветских мастеров?

Герцогиня не любила советов:

— Ты будешь меня учить? И потом, сколько раз я говорила, что это (тут она потрясла медальоном) не майолика! Это — Гжель!!! Неужели так трудно запомнить?!

Слово «Гжель» звякнуло, как бубенец. Герцогиня, лениво махнула дочери, показывая, что аудиенция окончена. Эделия, глотая слёзы, отправилась переодеваться к вечернему катанию с Его Величеством. Оставшись одна, герцогиня Корделия прошла в свой маленький кабинет, соседствовавший розовому будуару. Там в обитой голубым бархатом нише стояла мало примечательная вазочка, или скорее, небольшая дарохранительница с крышкой. Аляповатая голубая птица непонятной породы — что-то вроде курицы с цветущим хвостом — по-хозяйски распласталась по белому толстому фарфору. — Хм… заказать у мастеров… глупая девчонка — пробормотала герцогиня. — она и не подозревает, что я стараюсь для ее будущего. Но где же… где же он ее спрятал?

Словно в поисках ответа, герцогиня со щелчком открыла фарфоровый медальон и, дальнозорко отставя руку, прочла привычно изученные (ах, любовь! — лучший учитель) слова, написанные русской вязью: «Царице моего сердца Корделии от покорного раба, князя Ярослава Хираго».

11 июня 1241 года, полдень

Когда Руперт проснулся, солнце стояло уже высоко. В комнате было тихо и пусто. Во всей харчевне было как-то тихо и пусто. Ни через окно, ни через дверь не доносилось ни звука. Все как будто вымерло. Фон Мюнстер прислушался к себе. Нет, ничего страшного. Голова почти не болит, во рту вкус почти нормальный. Одежда аккуратно сложена на стуле, пятен крови на одежде и руках нет. Постойте, а где же Карл? Он вчера вечером вот тут спать лег, у двери. Нет Карла, и следов его постели тоже нет. Неужели он, Руперт, так поздно проснулся? Нет, император за такое рвение его не похвалит. Скорее в путь!

Когда Руперт, натянув штаны и камзол, высунул голову наружу, то и в коридоре, и на лестнице тоже никого не обнаружил. На кухне слегка гремели посудой, из конюшни слышалось лошадиное ржание. Двери в комнаты дюка и принцессы были открыты, но сами комнаты были пусты и уже прибраны. Никакого следа пребывания вчерашних знакомцев. Куда все провалились? Где этот бездельник докторишка?

В обеденном зале слуга домывал пол, хозяин возился за стойкой, деловито протирая пузатые кружки. Фон Мюнстер выглянул за дверь. Двор харчевни был залит полдневным солнцем, в пыли возились цыплята, собачья свора в виде исключения не набросилась на чужака: псы решали свои проблемы где-то в других местах. Хозяин наконец поднял голову и заметил постояльца. Его лицо расплылось в улыбке:

— Господин барон! Как почивать изволили? Завтрак подавать?

— Да, подавай. И вина, что вчера наливал, тоже вели подать. Где Эллингтоны?

— Уехали уже, — приветливо сообщил хозяин, — Рано утром собрались все и уехали.

— А куда поехали, — без интереса поинтересовался Руперт, — в Вену или домой в Хельветию?

— Вроде бы, домой. Карета их на запад свернула.

Руперту принесли жаркое, а на столе появился кувшин вина. Того самого, что ему так понравилось вчера.

— Хозяин, что это за вино? Вроде бы, завозное. И явно не итальянское.

— Угадали, точно. У вас, господин барон, очень тонкий вкус к винам. Это портвейн, я специально заказываю. Господам путешественникам очень нравится. Вы знаете, господин барон, там в долине Тахо какая-то особая почва и ветры очень стабильные, розовый виноград, если его вовремя раскрыть и подвязку сделать, просто бесподобный получается. Я вот подумываю, что если у нас здесь в предгорьях попробовать…

— Ну, разболтался, — прервал фон Мюнстер словоохотливого трактирщика (Руперт как раз заканчивал обгладывать косточку), — Где Карл?

— Так уехал же, говорю я вам. Рано утром все гости кроме вас собрались и уехали.

— Как все уехали? Чего ты несешь? Это дюк и принцесса уехали. Карл где?

— Вместе с ними и уехал, — терпеливо пояснил трактирщик. Он уже собирался вернуться к рассуждениям о достоинствах розового португальского винограда и проблемах его выращивания в ближайших окрестностях, но барон почему-то неожиданно перестал жевать, поперхнулся вином, и даже как-то привстал из-за стола, отчего лавка под ним жалобно скрипнула.

— Я тебе сейчас же и немедленно все твои развесистые уши отрежу и язык в придачу, — рявкнул Руперт. — Говори, каналья, куда Карл делся?

— Ах, господин барон, что ж вы так сердитесь? Все гости, и дюк Эллингтон, и племянница его, принцесса Манон, и доктор Карл, рано утречком собрались, сели в карету, вы видели, господин барон, какая у них карета, замечательная карета, и уехали. Чуть цыпленка моего на дороге не раздавили, но он, молодец, отскочить успел. Да, так вот, если лозу…