Эванжелин О'Нет - Зови меня Амариллис [СИ]

Ей было, пожалуй, не больше 45 лет. Стройная, с еще свежим лицом в обрамлении белоснежной накрахмаленной монашеской косынки и ясными серо-зелеными глазами, всегда сдержанно-приветливая, ровная в обращении с сестрами и воспитанницами, так же, как и с попечителями монастыря, мать Эмилия пользовалась вполне заслуженным уважением. Она была хорошо образована, знала несколько языков, была сторонницей преподавания в школе не только основ теологии, но и гуманитарных предметов, музыки и даже начальных медицинских знаний. Выпускницы ее школы нередко принимали участие в работе христианских миссий в неудержимо возникающих новых колониях и всегда заслуживали самых теплых отзывов из-за преданности делу, трудолюбия и умения заботливо ухаживать за тяжелыми больными.

Все шло хорошо, но с некоторых пор мать Эмилия испытывала некоторое беспокойство. Оно было связано с появлением новой воспитанницы, дочери известного военного моряка. Год назад капитан по поручению Правительства и Географического общества отправился в длительное, возможно, даже кругосветное плавание и, учитывая известную репутацию монастыря Святой Терезы, просил взять дочь на полный пансион, обеспеченный его устойчивым состоянием. Он предупредил мать Эмилию, что у дочери пылкая и сложная натура и просил некоторого снисхождения, по крайней мере, в первое время, пока девочка не привыкнет к новой жизни. Капитан также писал, что не сомневается в высоком уровне воспитания и образования в этой школе, так необходимом в настоящее время молодым девушкам из хороших семей, и счел это объяснение достаточным.

Мими поразила мать Эмилию необычной красотой, уже заметной в 14-летней девочке, непослушными темными волосами, настороженным взглядом. Девочка ни за что не хотела расстаться со своим домашними вещами, крепко прижимая их к себе и напоминая котенка, с испуга отчаянно вздыбившего шерстку. Вещей было немного: шкатулка с незатейливыми украшениями, саше с тонкими носовыми платками, маленькая, расшитая яркими шелковыми нитками, подушка. Все это было взято с собой, несмотря на недовольство воспитательницы, сестры Луизы, и сложено в личный сундучок. Мать Эмилия заслужила быстрый благодарный взгляд Мими и ответила ей ласковой улыбкой. Даже домашнее яркое платьице в нарушение всех правил разрешили оставить в шкафу, но ходить надо было в строгой коричневой форменной одежде с белым воротником.

И правильно сделали, что разрешили: платье уже через полгода стало мало, подушка никому не мешала, а украшения все равно нельзя было носить. Сестра Луиза даже позволила себе съязвить: «Ваш сундучок, мадмуазель Мими, похож на ящик Пандоры, лучше не открывайте его».

Мать Эмилию беспокоило другое: Мими была так вспыльчива, так резка, что не смогла сойтись с другими воспитанницами. Даже с сестрами, особенно с педантичной сестрой Луизой, возникали непрерывные стычки. Девочка была очень способной, но занималась в основном тем, что ей нравилось, прежде всего, языками. Она подружилась только с толстой покладистой Зузу, которая смотрела на Мими с обожанием и готова была выполнить любую ее просьбу. Настоятельница просила монахинь быть снисходительнее к Мими, но всему есть предел. А сегодня пройти мимо жалобы сестры Луизы было невозможно: Мими сорвала на прогулке розу, вызывающе украсила ею прическу, из которой вечно выбивались кудрявые пряди, и вдобавок (рассказывая об этом, сестра Луиза перешла на зловещий шепот) кокетничала с каким-то весьма настойчивым незнакомцем, уже третий раз (!) поджидавшим воспитанниц на набережной.

Вздохнув, мать Эмилия взяла со стола серебряный колокольчик, и на его мелодичный звон в кабинет тихо вошла Мадлен, очень исполнительная и аккуратная послушница, которую можно было попросить позвать Мими, не беспокоя воспитательниц, чтобы еще раз не выслушивать потока жалоб.

Мадлен уже ушла, а мать Эмилия все еще стояла у окна; из него была видна зеленая лужайка, которую убирали молодые послушницы. Стройные, в серых скромных платьях, в белых накрахмаленных косынках, обрамлявших розовые лица, они неожиданно напомнили ей маргаритки на лугу около родительского дома. Как давно это было — просторный белый дом, луг, маргаритки…

Мать Эмилия неуверенно подошла к книжному шкафу, открыла его и взяла в руки небольшую книгу в изящном переплете. Книга легко раскрылась посередине, она была заложена сухим цветком с поблекшими лепестками, сохранившими, однако, тонкий аромат розы. Рука матери Эмилии вздрогнула. О нет! Не сейчас! Она быстро поставила книгу на место, прикрыла стеклянную створку шкафа, смущенно посмотрела на свое отражение в стекле и повернулась к статуе Святой Терезы, как бы прося у нее прощения и ожидая поддержки.

Еще раз вздохнув, мать Эмилия села за письменный стол и придвинула к себе молитвенник. В это время в дверь постучали, и появилась Мими. Она остановилась на пороге, не решаясь пройти дальше без приглашения. На фоне коридорного окна в дверном проеме четко выделялась стройная фигурка и излишне пышная прическа.

— Без розы, — усмехнулась про себя мать Эмилия и сдержанно сказала:

— Входите, воспитанница Нартен, я жду вас.

Мими послушно вошла в кабинет и присела на краешек стула. Спина вертикально, подбородок горизонтально, колени вместе, руки на коленях — так, как положено сидеть девушке из приличного круга. Настоятельница придирчиво осмотрела воспитанницу и глубоко внутри себя улыбнулась: эти волосы очень выиграли бы, если в них вплести розочку. Матовое розовое в блестящем черном — очень симпатично. Но заговорила она о другом:

— Мими, дочь моя, получала ли ты в последнее время письма от отца?

— Нет, мать Эмилия, уже несколько месяцев, как ни одного письма. Последнее было в марте с… из… с одного острова в Тихом океане. Но такое и раньше бывало, когда папин корабль не заходит в гавань, то долгое время может не быть писем. Что-нибудь случилось с папой?

— Нет-нет, что ты, успокойся. Ничего не случилось. Я просто так спросила. Все в порядке. Я уверена, что все в порядке. — Мать Эмилия помолчала, обвела рассеянным взором стены и потолок и очень постаралась не задеть девочку взглядом. — Я тебя для другого позвала.

Мими сразу нахохлилась.

— Про розу?

— Да, про розу, — настоятельница чуть улыбнулась. Ей совсем не нужна была строптивая собеседница, духовные овечки должны слушать своего пастыря с отпертыми ушами и душами. — Мими, зачем ты вплела цветок себе в волосы? — Эмилия продолжала ласково улыбаться и ее улыбка постепенно становилась все отчетливее и отчетливее. Мими видела улыбку, даже против своей воли видела, и ей вдруг расхотелось идти на вызов, а захотелось просто поговорить, объяснить. Поговорить не с монахиней и не с повелительницей своей судьбы, а с женщиной. Очень пожилой женщиной, почти старухой, 45 лет! кошмар, разве можно доживать до такого возраста! Но умной, понимающей и доброжелательной женщиной.