Владимир Сназин - Доктор Постников

Удалось мне это или нет, судить вам. Итак, я начинаю свой рассказ.

Где вы, о древние народы!

Ваш мир был храмом всех богов,

Вы книгу Матери-природы,

Читали ясно, без очков!

Ф. Тютчев

Покои Петра находились на втором этаже, как раз около лестницы, от которой его комнату отделяла не очень толстая дощатая стена. Обычно не частая ходьба прислуги на второй этаж не беспокоила крепкий сон Петра, чаще всего он сам просыпался до первых петухов. Но сегодня особенно сильный шум разбудил его. Он проснулся от того, что кто-то, сотрясая весь дом, с грохотом скатился вниз по лестнице. И тут же с улицы послышался низкий хрипловатый голос Глашки – дворовой девки.

– В баню давай неси, в баню! Нужно еще столько же! – кричала она кому-то, и было слышно, как ее лапти шлепали по талому снегу, удаляясь от дома.

«Господи, – не открывая глаз, подумал он, – солнце только встало, а они спозаранку грохают, визжат и орут на весь двор. Ну что там еще случилось, ведь маменька уже родила, чего орать-то», – и он натянул одеяло по самые глаза. За окном, кроме холопьего крика, раздавались переливчатые трели веселого дрозда, возвестившего о приходе весны, и глухой стук падающих капель от подтаявшего на крыше снега о бревна, лежащие под его окном. Солнце, пробившись сквозь толстую и мутную слюду окна, широкими расплывчатыми тенями играло на его веках.

Снова послышался зычный голос Глашки.

«Ну вот, опять заорала!» – прошептал Петр. Он выгнулся и потянулся всем телом, чуть выпростав ногу из-под одеяла, чтобы узнать холодно в комнате или нет. Кожа сразу покрылась мурашками. «Холодно», – подумал он, и втянул ногу под одеяло, съежился калачиком, и зарылся в длиннополую холщевую рубаху, в которой спал. Наконец солнечные блики так защекотали веки, что пришлось открыть глаза.

Спать больше не хотелось, но и вставать особого желания не было. Петр чувствовал себя свежим и отдохнувшим, он бы с удовольствием сейчас побегал наперегонки со своими сверстниками до Всесвятской церкви и обратно. Они всегда так делали, чтобы сбросить юношескую необузданную энергию. А если эта энергия еще оставалась, то, чуть отдохнув в переулках меж боярских дворов, играли в чехарду, после которой окончательно выдыхались, и ни на что другое сил уже не хватало.

Понежась еще некоторое время в постели, Петр откинул одеяло, опустил укутанные длинной рубахой ноги на пол и сел. Ежась от утренней прохлады, лениво потянулся, кулаками протер заспанные глаза, встал и привычным движением рук откинул со лба назад длинные рыжеватые кудри.

– Ой! – воскликнул он. – Что это? – И дотронулся рукой до лба. – Ого, шишка, да еще какая! И болючая.

Он снова сел на кровать и стал ощупывать больное место, пытаясь вспомнить, откуда эта шишка могла образоваться. Действительно справа на лбу, прямо над глазом прощупывался болезненный волдырь. Петр осторожно погладил опухлость пальцами, потревоженный ушиб заныл. В памяти всплыл вчерашний день.

«Лошадь! – вспомнил он. – Ну да, я же вчера, когда бежал в школу, попал под лошадь. Но как же это меня угораздило?» Он снова с опаской потрогал больное место, и попытался вспомнить подробности…

Несколькими днями ранее высочайшей милостью царя Федора Алексеевича он, Петр Постников, пятнадцатилетний отрок, сын дьяка Посольского приказа, был поверстан в лекарскую школу Аптекарского приказа и уже вчера должен был предстать перед ее ректором. Петр не знал, в чем состояло тамошнее обучение, и на всякий случай собрал в свою ученическую сумку все те учебные принадлежности, которые всегда носил с собой, когда обучался на толмача при Посольском приказе в классе подьячего Солодухина, – деревянные церы, писалы, лопаточки, восковой кулек и другие предметы для письма.

Уже на выходе, в сенях, от пробегавшей мимо Глашки он узнал, что у его матушки Марфы Антуфьевны начались роды. Петр знал, что маменька на сносях, но не предполагал, что роды могут начаться вот так неожиданно. Перекинув сумку через плечо, он вышел на улицу и остановился у ворот, чтобы немного поиграть с двумя своими любимцами – огромными испанскими молоссами, охранявшими их усадьбу. Несмотря на внушительные размеры, мощную мускулатуру и железные челюсти, эти собаки с хозяевами вели себя как настоящие щенки. Стоило только Петру к ним подойти, оба пса, как по команде, опрокинулись на спину и стали лениво и неуклюже сучить лапами в воздухе. Петр трепал их огромные, с висячими брылами, бесформенные морды, а собаки от удовольствия гортанно урчали.

Неожиданно Петр услышал взволнованно-нетерпеливый голос отца, звавшего его. Он вернулся и поднялся в рабочую комнату родителя.

– Звал тятенька? – кланяясь в пояс, спросил он. – Да, – ответил Василий Тимофеевич и рукой подозвал сына. – Ты, Петя, уже, наверное, знаешь, что у Марфы Антуфьевны, твоей матушки, начались роды?

– Да, Глашка мне сказала.

– Тут такое дело, Петруша…Ты ведь, знаком с Украинцевым Емельян Игнатичем, не так ли?

– Да, я видел его несколько раз в Посольском приказе.

– Меньше чем через час я с Емельян Игнатичем неотложно должен выехать в Левобережную Украину – по государственным делам….А тут, вишь, такое… – Василий Тимофеевич нервно сцепил пальцы рук и закусил нижнюю губу, отчего его широкая и ровная борода лопатой слегка поднялась кверху. Несколько мгновений он о чем-то судорожно думал.

– Вот что, Петя, беги сейчас перво-наперво в Посольский приказ, разыщи Емельян Игнатича – кланяйся ему обязательно три раза в ноги! Скажешь: так, мол, и так, Емельян Игнатич, мамка, мол, рожает, батюшка никак не может ее оставить.… Как только все разрешится, скажи, я догоню его в дороге. Запомнил?

– Да, тятенька.

– Ну, беги с Богом! – И Василий Тимофеевич осенил крестным знаменем уходящего сына.

Петр спешно выскочил из ворот усадьбы на Евпловку и направился в сторону Лубянки. Солнце только взошло, и его косые лучи едва осветили купола ближайших церквей. Улица к этому времени уже наполнилась народом и повозками торговых людей, которые спешили на торг в Китай-город. Благовест, раздававшийся со всех домовых и городских колоколен, призывали верующих к заутрене.

Чтобы скорее исполнить поручение отца и не опоздать в школу, Петр решил пробежаться. Подхватив правой рукой полы своей суконной ферязи, а левой придерживая сумку, висевшую через плечо, он, со всей своей юношеской прыти, радуясь наступившей весне и ласковому солнышку, побежал, обгоняя повозки и пеший люд.

Он знал, что на Лубянской площади при въезде в Никольские и Ильинские ворота Китай-города, всегда была толчея. Приезжие купцы, торговцы с повозками и лоточники спешили быстрее пройти таможенных дозорщиков и въехать в Посад, чтобы первыми начать торговлю и ухватить утренний куш. Поэтому, чтобы не задерживаться в заторах, Петр предполагал по Евпловке добежать до площади Варварских ворот, а от них по улице выйти к Спасским воротам Кремля, за которыми и располагался справа от колокольни Ивана Великого Посольский приказ. Он бежал, перепрыгивая через лужи, и старался не наступать на скользкие ледышки и оттаявшую землю.