Шервин Нуланд - Врачи [Восхитительные и трагичные истории о том, как низменные страсти, меркантильные помыслы и абсурдные решения великих светил медицины помогли выжить человечеству] [litres]

Мои самые счастливые воспоминания о днях, проведенных в Эдинбурге, связаны с воскресными посещениями больницы. Для Листера это был способ отдохнуть. У кучера и лошадей был выходной, поэтому Листер приходил в лазарет пешком. Эта картина и сейчас стоит перед моими глазами… Кто-то говорит: «А вот и наш начальник идет!», и мы наблюдаем через окно, как наш герой минует маленькие боковые ворота, непринужденным быстрым шагом спускается по склону с легкой тростью в руке и счастливым созерцательным выражением на красивом лице. Дежурный хирург встречает его у главного входа, и через несколько минут они входят в палату. Студенты замолкают и сосредоточиваются, лица пациентов светлеют. Интересно, был ли где-нибудь еще в мире хирург, чьи ученики испытывали к нему такое же благоговейное восхищение, а пациенты – такое доверие, любовь и откровенное обожание. Он не мог не замечать этого, «лицо этого скромного и простодушного великого человека одновременно доброе, горделивое и застенчивое» озарялось искренним удовольствием, а «мягкое выражение спокойной задумчивости» становилось еще мягче, когда он начинал обход больничных палат.

Но его друзья и ученики забывали о глубоко укоренившемся в нем чувстве долга квакера. Фундаментальное направление концепции «Внутреннего света» «Общества друзей» было связано с мистикой и глубокой приверженностью евангелизму.

Для Листера переход в Королевский колледж был неизбежной частью его миссии, основной целью которой он видел убеждение в справедливости бактериальной теории каждого врача, все еще сомневающегося в этом. Он ни секунды не колебался в том, что должен принять предложение о переезде в Лондон. К октябрю 1877 года супруги перебрались в просторный дом номер двенадцать на улице Креснт-парк, недалеко от прекрасных садов на Риджентс-парк. Профессор взял с собой в Лондон четырех опытных ассистентов, чтобы они помогли ему в создании новой учебной программы и выполнении главной задачи его миссии. Для бездетных Листеров они были как приемные сыновья. Среди них был и Джон Стюарт.

Так же, как в Глазго, Листер выступил в Королевском колледже с инаугурационной лекцией. Его аудитория, ожидавшая услышать подробный рассказ о хирургических операциях, была разочарована докладом нового профессора о своих новых научных исследованиях. Стоя за лабораторным столом, уставленным пробирками, колбами и другими разнообразными аксессуарами бактериолога, он говорил о непонятных вещах, до которых им не было никакого дела. Услышав вежливые аплодисменты в конце лекции, Листер и его четверо учеников решили, что начало их деятельности было удачным. Но вскоре они осознали свою ошибку. Судя по рассказу Стюарта: «Следующие несколько недель нас преследовало гнетущее чувство изоляции. Казалось, что сотрудники охвачены чудовищной апатией, невероятной инертностью к новым идеям, немыслимым безразличием к свету, так ярко сияющему, на наш взгляд».

За первые несколько лет работы в Королевском колледже Листер не добился большого прогресса в своей агитационной кампании. Количество посещающих его лекции сократилось до десяти – двадцати не особенно заинтересованных студентов по сравнению с тремя – четырьмя сотнями энтузиастов, заполнявших аудиторию каждый раз, когда он выступал в Эдинбурге. Студенты быстро сообразили, что он не рассказывает им ничего, что могло быть полезным на экзаменах в Королевском хирургическом колледже, поскольку эту пытку проводили клиницисты, для которых бактериальная теория и все связанное с наукой было пустым звуком.

Хотя Листер чувствовал горечь и разочарование, он никогда не выражал ни малейшей враждебности или нетерпения тем, кто игнорировал его или порочил его доктрину. Его помощников не удивлял спокойный вздох смирения, которым профессор отвечал на критику его идей. И лишь мимолетная тень грусти, иногда появлявшаяся на его лице, выдавала его чувства. Давно привыкшие к тому, что их руководитель обходится лишь деликатным замечанием, когда они допускают какие-то ошибки, теперь его эдинбургские сотрудники как никогда отчетливо осознали величие, на которое может быть способен человек, даже когда окружающие насмехаются над делом всей его жизни. Чтобы поднять себе дух, они часто вспоминали слова из книги притчей Соломоновых, которые их профессор постоянно повторял в заключение своих лекций, как в Шотландии, так и здесь, в Англии: «Милость и истина да не оставят тебя: обвяжи ими шею твою».

Лишь немногие из английских врачей становились слушателями небольшой аудитории Листера, но, как и в Эдинбурге, все чаще появляться в больничных палатах и заполнять многочисленные свободные места лекционного зала начали постоянные визитеры из Европы. Ведущие хирурги с континента отправили своих протеже изучать его методы. В мемуарах сэра Сент-Клэра Томсона, занимавшего в то время должность главного хирурга, есть информация о том, что в больнице висели знаки запрета курения на французском и немецком языках для иностранных посетителей. В некоторые дни зрительный зал олицетворял собой все мировое медицинское сообщество: среди шестидесяти европейских хирургов, занимавших передние места, было не более десяти английских студентов. Нередко профессор читал бо́льшую часть своей лекции на одном из языков знака, запрещающего курение.

Таким образом, Листер был отчасти пророком и в своей стране, особенно среди соотечественников-хирургов. (Многие патологоанатомы, понимавшие значимость научных достижений, быстро приняли бактериальную теорию возникновения некоторых болезней и оценили по достоинству его методы, впрочем, как и другие врачи, обладавшие некоторым опытом исследований в области физиологии.) Листер по-прежнему верил, что так или иначе истина одержит победу. Томсон описывает случай, когда однажды он остановился рядом с шефом на ступеньках больничной лестницы, после особенно энергичной атаки, предпринятой одним упрямым коллегой против учения Листера. Это произошло в 1883 году. Пятидесятишестилетний профессор выслушал все аргументы, которые многократно приводили его противники. Утомленно и со спокойной уверенностью он пообещал своему юному ученику, что непременно наступит день, когда его методы будут использоваться повсюду. Затем, изменив своей обычно мягкой манере разговора и привычной невозмутимости, он немного повысил голос и с едва заметным налетом суровости заявил: «Если специалисты не осознают их справедливость, то о них узнает общественность, и юристы заставят следовать им».

Тому, что англичане так неохотно применяли или даже вовсе не воспринимали антисептику, было несколько причин. Среди них, конечно же, и тот факт, что методы Листера были настолько сложны, что многим, кто их пробовал, просто не хватало терпения соблюсти все правила. Но главная проблема была связана с наукой, точнее, с общим низким уровнем ее развития в Англии даже три четверти века спустя после смерти Джона Хантера. Научные наследия Хантера и Галена имеют нечто общее: их самые важные принципы особенно ярко проявляют свою значимость не столько при их соблюдении, сколько при их нарушении. Положение дел на тот момент прекрасно описал проницательный редактор в начале 1878 года в одном из выпусков «Ланцета»: